Старик вышел из будки с надписью «Касса» и ткнул в Венин дом.

– У него мать как раз к крестной в другу деревню помчалась, к празднику вернется; смятаны, творогу натащит, сливков – городскую толпину опаивать. Деньжищи сильные, да…

Тут увидел вдруг Миша Годин, что из будки старик прицеплен к скобе за ногу толстой веревкой.

– Это что? – поразился он, указывая на вервие. – Давайте мы вас немедленно обрежем и освободим и вместе идемте на чердак в дружеское пространство сна.

– Не, – твердо отказался дед, опустив голову. – Каторгу отработаю, и на свободу. Покаместь мне рано свободу-то, по всему видать. Едреныть, – и истово перекрестился. – Идите, сховайтесь пока.

Молодежь повернула к указанному строению, но дед окликнул их:

– Дуняшу за меня поцалуйте. С приветом.

– Сами, дедушка, все сделаете. Я вижу, вы еще бодрый, – ласково поддержал привязанного математик.

– Какой ты! – с нотками подозрительности восхитилась девушка.

Мальчика никудышного Веню они увидели прямо за калиткой, как будто тот ждал. Подняли руки, согнутые в локтях, и поиграли пальцами, словно прощаются. Веня чрезвычайно обрадовался гостям, зарделся, замурлыкал и забекал, пуская слюнку, и поманил их за собой, оборачивая круглое, как блин, светящееся в сумерках лицо и вышагивая непонятным механизмом: Миша не смог схватить ритма его шагов – два шага левой и один правой. Или наоборот? В сарае Веня приложил палец к губам и ко лбу, подошел к жующей там черной козе, обнял за шею, прижался и тихо и понятно сказал:

– Бабушка моя. Ненаглядная. К ночи отойду, – и опять заскакал в дом по лесенке из сеней, наверх, показывать гостям сеновал. Там уже сложенной стопкой виднелись два плотных одеялка. Так попали они в эту берлогу.

Мише теперь не спалось, он глядел на тихо вздыхающую поодаль девушку, измученную беготней и неволей, и вспоминал разговор, затеянный Элей, когда они осветили свое прибежище вынутым из рюкзака предусмотрительно положенным туда фонарем.

– Какая ты практичная! – восхитился тогда аспирант.

– Еще бы, – согласилась девушка и вынула из рюкзачка приличную бутылку воды, – тащила всю дорогу.

– Какая ты… хозяйственная, – пробормотал Миша. – Мне бы и в голову не пришло.

– В твою голову это не нужно, – поправила Эля. – Она сделана считать и решать, и никто с дубовой башкой не заменит ее. Как будто твоя голова уже побывала в рае. А быстро собраться в дорогу сможет всякая внучка военного моряка. Мы родились на море… Мать на океане, а я образовалась в бухте. Там пресная вода иногда… дороже свободы.

– Какая ты, – удивился ученый. – Свободная, как отливная волна. Хочешь – падаешь, хочешь – поднимаешься. А я в клетке правил и формул, теорем и аксиом. Ты своей волной окатила мою научную клеть.

– Да нет, – сконфузилась девушка. – Это не я. Это мой отец и мать сделали меня, как будто качаясь на гребне.

– Ты же ругала их?

– Ругала. Всех есть за что ругать. А теперь бросила. Я их теперь хвалю. Во-первых, сообразили меня организовать. Дальше: отец не никнет от невзгод, не падает от бедности и не становится черным, как коза, завистником и ненавистником. Мне стыдно, что я такая его дочь. Он ведь не полез в обозреватели искусств, мотаться по клубным тусовкам и впаривать буратинам комиксы по цене веласкесов; не погнался за богатой дочкой с купленным папой престижным университетом, а влюбился в дуру с глупой морской душой. Не полез лизать пятки начальникам. А стал тягловым конем – тянет свою лямку научного мелкого обозревателя. И что? И где ты найдешь еще такого отца?

– Нигде, – сознался Миша. – Какая ты умная.

– А мама у меня! – воскликнула дочка. – Если уж пьяница, то от всей души, если влюбится – то не иначе, как в дипломата с черной африканской ссылкой в кармане. Она романтическая, но попала в твердое время, время бетонных людей, строящих свои казематы строем. Ведь не пошла за какого-нибудь молодого полковника с перспективой на адмирала, а катер ждал ее на причале. Она – морская. У нее сердце – как комочек водорослей трепещет в прибое. Где ты еще найдешь такую?

– Нигде, – согласился аспирант. – Только в море. Какая ты… Красивая. Даже когда говоришь.

– Я? – удивилась девушка. – Миша, у нас пока нет любви, ты погоди мне это говорить… Я плохая, меня не сможет уже никто любить.

– Этого никто теперь не знает. Будущее неизвестно, и в этом его математическая красота. А о будущей любви знает только бог.

– Разве ты верующий? – засмеялась девушка.

– Конечно нет, – захихикал Миша. – Но это знает только он.

Так сидели они и болтали, пока не выпили бутылку воды, и, поскольку устали сидеть, – решили прогуляться по густым сумеркам. Все равно не спалось бы. Взявши фонарик, выбрались наружу и после легкого туалета пошли по дороге, туда, где невдалеке возле церкви мелькал небольшой огонек.

– Можно я возьму вас под руку? – церемонно спросил Миша.

– Возьми, – ответила девушка и, как ему показалось, пару раз хлюпнула носом, сгоняя слезы. Дальний огонек оказался бывшим небольшим костром, где странный строитель лестницы в никуда пек картофель.

– Вы, я вижу, не кушали, – приветствовал он подошедших. – Давайте-ка сейчас печеной картошечки.

– Ели кусок писательской куры, – сообщила Эля.

– И пили очень вкусную воду, – дополнил Миша.

– Пара горячих картофелин еще никому не помешали, – не согласился человек. – А что вы тут в деревне делаете? – добавил он, искоса поглядев. – Можете и не отвечать, не мое дело. Но любопытство проклятое всегда сжирало. Никак не смирю внутренние угли, – засмеялся он, кивая рукавом черного балахона на угасающий костер, где из малинового тихо потрескивающего рая вдруг вырывались короткие фиолетовые сполохи, возгоравшиеся на секунду под ветерком и вновь ложившиеся в сияющий потухающим нимбом круг.

– Вы священник? – тихо спросила Эля.

– Нет. Я сочувствующий, – добавил человек.

– Мы приехали передать вашему Парфену привет его городской знакомой, – ловко соврала девушка. – А он теперь на стройке. И потом решили посмотреть на воскресный праздник.

– Да-а, – протянул человек. – Этот праздник рая… Знаете, господь, наверное, наделил ведь все живое не умом, вон нынешние компьютеры запросто обыгрывают гроссмейстеров даже не за счет памяти и быстрого счета, а по совершенству стратегии. Значит, ум, дальний ум, расчет, сообразительность и сметка – не главные козыри, врученные человеку. И не его уникальное свойство.

– Как это? – несколько обиделся математик.

– Кушайте и никого не слушайте. Я болтаю просто для отдыха души. В такую ночь и возле такой красоты костерка немудрено и помудрствовать. Да. Пожалуй, рискнул бы сказать, что человек, как и лис, – один из самых глупых живых на этой планете.

– Зачем вы нас смешиваете с хитрыми лисами? – удивилась раздосадованная странными высказываниями святоши девушка.