Екатерины с ним не было, поскольку к тому времени она начала процедуру развода. В ее решении несомненно сыграли свою роль физические и душевные страдания долгих месяцев расследования, тюрьма и суд — впрочем, она обрела новый романтический интерес и политическую защиту в лице грузинского инженера Габаева, который, по крайней мере временно, был в хороших отношениях с новой властью. К 1919 году Габаев и Екатерина поженились. Инженер руководил кооперативной сахарной фабрикой в Петрограде, он также получал значительный доход от импорта, закупая за границей различные необходимые в России товары. По словам гостя их дома, Габаевым удалось устроить себе удобную, даже роскошную жизнь. Пока большинство русских боролось с голодом, ставшим прямым результатом идиотских экономических решений новой власти, у Габаевых подавали обильные, прекрасно приготовленные обеды с отличным вином. Перемена участи, впрочем, была стремительной и драматичной. В 1920 году Габаев был арестован и казнен как финский шпион. Екатерина также была арестована и этапирована в Москву, где, видимо, в 1921 году ЧК ее расстреляла112.

Какой была судьба других участников этой трагедии?

Князя Андроникова большевики расстреляли в 1919-м.

Александр Гучков бежал из России и эмигрировал сначала в Берлин, а потом в Париж Он умер в 1936 голу на юге Франции от рака гортани.

Николай II, его супруга Александра Федоровна и все их дети были убиты большевиками в Екатеринбурге в июле 1918 года.

Великий князь Николай Николаевич в марте 1919-го уехал из России в Италию, а в 1921-м перебрался во Францию. Он оставался главой династии Романовых в изгнании вплоть до своей смерти на зимнем курорте в Антибах в январе 1929 года.

Василий Думбадзе эмигрировал в Соединенные Штаты и умер в Нью-Йорке в 1950 году.

Октябрьская революция способствовала возвращению из ссылки Клары Мясоедовой. Она, по всей видимости, вернулась в Вильно, где и осела. По свидетельству польского романиста Юзефа Мацкевича, она прожила долгую жизнь и успела увидеть захват города (в межвоенный период он принадлежал Польше) сначала Красной армией при Сталине, а потом фашистской Германией113.

Сухомлинов перебрался в Берлин, где прозябал в жуткой нищете, собачился с другими эмигрантами и работал над мемуарами. Его воспоминания были опубликованы на немецком языке в 1924 году, а вскоре в советской России вышло их русскоязычное издание — вероятно, тут ко двору пришлись диатрибы генерала против либералов, буржуазии и Временного правительства. Однажды ранним февральским утром 1926 года полицейский патруль нашел на скамейке в берлинском Тиргартене замерзшего старика. Это был Сухомлинов, умерший от холода. Говорят, что отставной немецкий генерал граф Редигер фон дер Йолтс обратился к генералу Курту фон Шляйхеру с просьбой устроить Сухомлинову похороны со всеми военными почестями, в знак уважения к высокому военному положению, которое тот занимал в императорской России. Просьба удовлетворена не была.

На протяжении почти всей истории императорской России политическая лояльность определялась достаточно просто. Лояльный подданный предан правящей династии Романовых. Юридический статус, социальная принадлежность, этническое происхождение и национальность не важны — вассальная верность короне выше всякой иной зависимости и принадлежности. Из этого следовало, что всякая идеология или система убеждений, провозглашавшая иной принцип лояльности, представляла угрозу традиционной монархии. Одной из таких идеологий был аграрный социализм того рода, какой проповедовали эсеры, мечтавшие о свержении монархии и установлении государства, в центре интересов которого был бы крестьянин. Другой — марксизм, с его призывом к международной солидарности и братству рабочего класса. Имелась, впрочем, еще одна идеология, возникшая ранее обеих упомянутых выше и представлявшая не меньшую угрозу существующему порядку, — национализм.

Национализм угрожал российской монархии точно так же, как и прочим консервативным монархиям континентальной Европы. Причина в том, что националисты добивались создания в Европе национальных государств, в которых справедливые границы политических сообществ определялись бы не божественным правом династий и правителей, а этнической принадлежностью, языком и культурой. До 1860 года, впрочем, Европа в целом организовывалась по иным принципам. Италия была раздроблена; люди, для которых родным был немецкий язык, проживали более чем в сорока различных государствах; Австрия и Россия являлись огромными многонациональными империями. Национализм бросал вызов всем этим типам политического устройства.

В начале XIX века консерваторы и монархисты рассматривали национализм как фактор крайне дестабилизирующий, легковоспламеняющийся и разрушительный. Считалось, что Наполеон своим успехом был в большой степени обязан своему умению эксплуатировать и нужным образом направлять французский национализм. После его поражения в 1815 голу общей целью континентальных держав стало сохранение установившегося порядка и обеспечение всеобщего мира посредством подавления национализма и шедшего с ним рука об руку либерализма. Понадобился Отто фон Бисмарк, чтобы совершить в прусской лаборатории алхимическую трансмутацию, превратившую национализм из левой силы в правую. Он добился этого, присвоив националистический проект и объединив Германию, однако объединение это было особенное, под властью консервативной прусской монархии Гогенцоллернов. Новый германский император из Гогенцоллернов сохранял все свои права, включая право власти над своими негерманскими подданными. Таким образом Бисмарк пересоздал национализм и жестко отделил его от германского либерализма.

Учитывая историю Российской империи и большое число национальных групп, поглощенных ею в ходе территориальной экспансии, развитие национального сознания в среде любой из этих нерусских народностей представляло очевидный повод для беспокойства. Поляки, например, яростно восставали против российского правительства в 1830 и 1863 годах. Во время революции 1905–1907 годов серьезные национальные движения в таких регионах, как Закавказье и балтийские губернии, поставили под угрозу сохранение императорской власти. Нетрудно понять, почему Петербург с ужасом и отвращением взирал на все проявления нерусского национализма. Впрочем, большую часть ХIХ века царское правительство с неудовольствием воспринимало и национализм русский1. Эго было вызвано тем, что некоторые русские националисты не меньше, чем все иные, стремились к изменению status quo. Среди русских националистов были, например, сторонники идеи панславизма, утверждавшие, что Петербург должен посылать войска в крестовые походы для освобождения славян Центральной и Южной Европы от турецкого и австрийского господства, приводя их под политическую власть России. Вредным элементом этой грандиозной имперской фантазии была мысль о необходимости для России агрессивной внешней политики, причем не в том смысле, какой был по душе режиму; более того, агрессивной внешней политики, чреватой войной.

Однако в послед ней четверти XIX века российские консервативные круги начали смотреть на русский национализм с большим почтением. Государство само способствовало этой тенденции своими программами русификации имперских окраин и все более жесткими ограничениями культурной жизни и возможностей таких групп населения, как поляки, латыши и евреи. Николая II, вступившею на трон в 1894 году, националистическая идея скорее привлекала, чем отталкивала. Свойственная ему разновидность национализма ориентировалась одновременно на воображаемое будущее и воображаемое прошлое. С одной стороны, он верил в то, что судьба России — прирастать во влиянии и мощи, с другой — способствовал популяризации бессильной ностальгии по русскому средневековью, ставшей характерной чертой культуры конца века.