Он же рассказал мне о многом другом. Мы сидели бок о бок на камнях в ущелье, глядя из него на Восточный берег. В отдалении, за рекой, раскинулись процветающие Фивы, и звуки, доносившиеся до нас из их мастерских, мы могли слышать так же отчетливо, как эхо от камня, падающего в соседнем ущелье. Поэтому, думаю, едва ли я спал, хотя мне трудно отделить друг от друга истории, которые Он рассказал мне о Тутмосе Третьем, Аменхотепе Втором и Третьем. Но, когда Он стал говорить о Своем Отце, Сети, я наконец-то смог отчетливо увидеть по крайней мере одного Фараона, поскольку изображения Сети были врезаны в камень многих храмовых стен, что позволило мне понять, отчего, когда оба мы были мальчиками, дни Усермаатра-Сетепенра так отличались от моих. Я всегда видел спину своего отца. Я смотрел на его локти, когда он работал в поле, в то время, как Рамсес Второй видел Своего Отца на стенах многих храмов держащим голову пленника рукой, на которую были намотаны его волосы, — там, в толще камня. Когда бы я ни глядел на эти изображения, я чувствовал на своем затылке обжигающее дыхание Сети, и себя — Его пленником. Я часто гадал о том, ощущал ли то же самое Рамсес Второй, когда был мальчиком, но я не осмелился задать Ему этот вопрос.

Затем Он начал рассказывать мне о Тутмосе Третьем, Который должен был стать Царем, но Его место заняла Хатшепсут, так как Она была замужем за Вторым Тутмосом. Таким образом, Тутмосу Третьему пришлось жить в храме в качестве жреца, и Он должен был присматривать за сосудами с благовониями, когда бы Хатшепсут ни приходила молиться. В Нем скопилась такая огромная ярость, что, когда Она умерла и Он стал Фараоном, Он не только в битве был могуч, подобно льву, выпущенному из клетки, но приказал Своим каменотесам вырубить из стен всех храмов имя Хатшепсут. На месте Ее имени Он вырезал Свое собственное.

„Почему, — помню, спросил я моего Фараона, — не был вместо имени уничтожен Храм Хатшепсут?" — и Он сказал мне, что Тут-мос не желал прогневить тех Богов, Которые были особенно расположены к Хатшепсут, Он хотел просто Их запутать. Я помню, как Рамсес Второй взглянул на меня, схватил и сжал пальцами мое колено. „Я также стану тем Царем, чье имя вырежут на камне", — воскликнул Он и рассказал мне еще про величие Тутмоса Третьего, о том, сколько Тот выиграл сражений и сколько взял добычи. Я узнал о статуе Царя Кадета из черного дерева, ибо в те времена был и такой Правитель, и о том, как Тутмос победил Его и привез статую в Фивы. Затем Рамсес Второй сказал мне: „Имя воина, стоявшего с Тутмосом в Его Колеснице, было Амененахаб. Как и все, названные в честь Амона, он был храбр. Он понимал желание Тутмоса Третьего еще до того, как Царь знал собственное стремление. Ты научишься понимать Мое так же хорошо". С этими словами Он поцеловал меня. Я ощутил на своих губах сияние, подобное блеску Его Колесницы, и едва мог слушать, когда Он стал рассказывать мне о других Фараонах, у которых не хватало сил даже для того, чтобы удержать в руках меч Тутмоса Третьего, о таких, как Фараон, Который не любил Амона, Четвертый Аменхотеп, человек странной наружности с мягким, круглым животом, большим носом и удлиненной головой. Однако, Он, должно быть, помнил, что Тутмос сделал с Хатшепсут, ибо сделал то же с Амоном. Тысяча мастеров-каменщиков вырубили в храмах имя Амона, и их резцы написали новое имя: Ра-Атон. Это, сказал мне Рамсес Второй, — имя Бога, прочитанное с конца, точно так же, как Ра-Атон обратно по значению нечер. Затем Аменхотеп Четвертый изменил Свое собственное имя на Эхнатон и построил посреди Египта город, который назвал Горизонтом Атона. Я не мог поверить во все то, что слышал. Мне это казалось странным. Как только что-то было сделано, оно тотчас же переделывалось. Ибо, как только Эхнатон умер, имя Атона было сбито с камней, и восстановлено имя Амона. „Все это, — сказал мой Фараон, — произвело такую слабость в стране, что до сих пор мы наносим наши тайные знаки краской на дерево, а не врезаем их в камень. По этой причине Мой Отец, Сети, приказал Своим художникам работать только по камню. Существует множество изображений Моего Отца, на которых Он держит пленников за волосы на голове перед тем, как нанести им смертельный удар, и все они вырезаны в камне". Сказав это, Он оглушительно расхохотался, встал, схватил меня за волосы, как будто собираясь ударить, снова засмеялся и сказал: „Пошли, Я кое-что тебе покажу", — и мы двинулись вверх по дороге.

Вскоре мы доехали до места, где нам пришлось привязать лошадей, оставить колесницу и идти вверх по такой узкой тропинке, что нам приходилось почти карабкаться по круто уходящим вверх скалам. На самом деле мы взбирались с камня на камень и часто помогали друг другу, протягивая руку. Я был рад этому тяжкому подъему, поскольку Его истории о Фараонах, менявших имена на стенах храмов, оставили меня в замешательстве. Если я и верил во что-то так же твердо, как непоколебимы камни Храма в Карнаке, так это в то, что наш величайший Бог — Амон-Ра. Так как же могло случиться, что было время, когда Он уступил место другому Богу? А то, что Фараон этого Атона был забавного вида человечком с большим животом? — мое дыхание сбивалось больше от мыслей, чем от подъема.

Когда мы достигли вершины скалы, я ожидал, что на другой стороне нам откроется пустыня, однако вместо этого увидел лишь спуск в другую долину и каменистую тропу. Стоя на гребне, мой Царь указал назад на реку. „Там, близ Западных Фив, есть место, — сказал Он мне, — где не разводят ничего, кроме грабителей. Возможно, оно выглядит всего лишь бедной деревенькой, однако под каждой хижиной закопано богатство. Когда-нибудь, если эти воры чересчур Меня рассердят, Я срою это место и отрежу руки его жителям. Ибо они — грабители гробниц. Каждое семейство в этой деревне происходит от грабителя гробниц". Вскоре я понял, почему Он так говорит. Моя голова еще не отошла от историй о Тутмосе Третьем, Хатшепсут и всех Аменхотепах, а мой Рамсес уже говорил о Первом Тутмосе, Который пришел сюда посетить погребальные часовни Своих предков и увидел, как много их взломано и ограблено — украдена золотая мебель и прочие сокровища. Узрев такое надругательство над мертвыми Фараонами, Первый Тутмос громко воззвал к небесам. Ибо, когда Он умрет, и Его гробница может быть так же разграблена. Подобно Своим предкам, Он также может скитаться бездомным в Херет-Нечер. „Тогда, — сказал мой Рамсес, — Он пришел в эту долину".

Мы вместе разглядывали ее. Я раздумывал о том, не подземная ли река придала очертания этой местности. Потому что мне никогда не доводилось видеть более неровной земли. Перед нами было множество ям, которые переходили в более глубокие отверстия, под которыми открывались другие пещеры — многочисленные и обширные. Я мог ощущать, как когда-то сквозь них, обходя преграды, с ревом мчалась вода, вынося с собой песок и размягченную глину, пока не осталась одна скала. Теперь в этой скале были отверстия, столь же обширные, как Царские покои, и на полпути вверх многие отвесные стены в том беспорядочном нагромождении валунов и выступов представлялись обширными пещерами.

Затем мой Рамсес, Усермаатра-Сетепенра, рассказал мне, как этот Первый Тутмос нашел скалу с узким входом, до которого можно было добраться, лишь взобравшись по отвесной стене, однако внутри были пещеры, располагавшиеся одна за другой, и Он сказал: „Здесь Я построю тайную гробницу", — и поручил придворному Архитектору расширить пещеры, пока в скале не образовалось двенадцать покоев.