февраля 1817 года. Сэр Томас Рид усиленно занят распространением слухов в городе о том, что “генерал Бонапарт пребывает в мрачном настроении и никого не хочет видеть; что губернатор слишком хорошо к нему относится и что злодея следует заковать в цепи”.

21 февраля. С транспортным кораблем “Давид” пришли новости о том, что на мыс Доброй Надежды прибыл корабль “Адольфус”, в основном нагруженный железными перилами, чтобы окружить ими дом Наполеона. Заказ на перила был послан в Англию губернатором».

В одном из своих заявлений губернатор острова пошел еще дальше, объявив, что проведение «любых неразрешенных бесед с генералом Бонапартом» приравнивается к криминальному (уголовному) преступлению.

Через своего помощника, подполковника Томаса Рида, сэр Лоу пустил слух, будто «генерал Бонапарт» не желает видеть английских офицеров из 53-го сухопутного полка, несущих караул вокруг Лонгвуда. Причиной явилось то, что их яркие красные шинели якобы навевают Пленнику мысли о Ватерлоо. Возмущенные таким заявлением Рида, к доктору О’Мира обратились за разъяснениями лейтенанты полка Фитцжеральд и Маккэй. Узнав, что это чистой воды обман, офицеры несказанно удивились низости местного губернатора.

То же заявила офицерам и госпожа Бертран:

– Ничего подобного Император никогда не говорил. Мало того, такое заявление прямо противоречит всему тому, что Его Величество когда-либо говорил в моем присутствии…

Клевете следовало дать должный отпор. Как только Бонапарту стало известно о выходке Хадсона Лоу, он немедленно приказал графу Бертрану сообщить капитану Попплтону, что желает его видеть. Император встретил капитана в бильярдной комнате.

– Итак, господин капитан, полагаю, вы служите старшим капитаном пятьдесят третьего пехотного полка? – спросил Бонапарт.

– Так точно!

– Я уважаю офицеров и солдат вашего полка. Все они – храбрые люди, достойно выполняющие свой долг. Как мне стало известно, в лагере говорят, будто я не желаю видеться с английскими офицерами. Будьте добры сообщить, что утверждающий подобное, кто бы он ни был, нагло лжет. У меня и в мыслях ничего подобного не было. Я буду всегда рад видеть офицеров пятьдесят третьего полка. Кроме того, мне сообщили, что губернатор запретил им навещать меня. Так ли это?

Попплтон замялся. Потом сказал:

– Информация, полученная вами, беспочвенна. В лагере хорошо известно Ваше высокое мнение относительно офицеров нашего полка, и это мнение весьма лестно. Офицеры испытывают к Вам величайшее уважение…

Наполеону было приятно слышать от британского офицера такие слова.

– Я не старая женщина, – улыбнулся он. – И люблю храброго солдата, получившего боевое крещение, независимо от того, цвета какой нации он защищает…

На следующий день Наполеон принял у себя командира 53-го пехотного полка Джорджа Бингэма и его заместителя майора Оливера Ферзинга, с которыми имел продолжительную беседу. Инцидент был исчерпан. Кто являлся виновником смуты, было ясно без всяких слов…

* * *

«Даунинг-стрит, 15 апреля 1816 г.

«Мой дорогой генерал, я надеюсь, что вы сможете значительно сократить окружение Бонапарта, поощряя настрой большинства его компаньонов, которые должны ощущать необходимость покинуть остров Святой Елены и вернуться домой. Их пребывание на острове является весьма обременительным…»

Батхэрст.

Намеренная клевета была не самым тяжким грехом Хадсона Лоу. Клевета – своего рода дымовая завеса для другого – например, для неожиданной и стремительной атаки. В противном случае смысл завесы сводится к нулю.

Губернатор знал, что делал. Вслед за клеветой начались решительные действия. Целью порочащих Бонапарта слухов должна была стать неприязнь местных жителей и солдат гарнизона к корсиканцу, который якобы, ненавидя всех и вся, мечтает лишь об одном – поскорее улизнуть с острова, ставшего для него тюрьмой. И каждый должен был уверовать, что Пленник представлял для всех реальную опасность и угрозу. По крайней мере, сам Хадсон Лоу в это давно уверовал.

Вероломство губернатора не знало предела! Явившись в середине октября 1816 года со своими офицерами в Лонгвуд, он потребовал, чтобы некая «декларация», ужесточавшая режим пребывания французов на острове, была подписана всеми членами из окружения «генерала Бонапарта», в противном случае, угрожал он, будет подписан приказ о высылке всех в ближайшие 24 часа на мыс Доброй Надежды. Нет, Бонапарт не останется один, пытался «успокоить» всех Хадсон Лоу, рядом с ним будет его гофмаршал; правда, временно, учитывая беременность графини Бертран. И как исключение – повар, дворецкий и пара слуг…

– Ну что, дорогой граф, – обратился Наполеон к Лас Казу. – Разве я не говорил вам, что если этот человек спешит посетить Лонгвуд, то он должен иметь при себе хорошо отточенный кинжал, чтобы вонзить его в мое сердце? Вскоре они оставят меня здесь совсем одного… Этот палач готов интерпретировать полученные из Лондона инструкции на собственный манер. Пусть он расставит часовых у моих окон, пусть он кормит меня хлебом и водой: у меня свободная душа, и я столь же независим, как и тогда, когда командовал Европой. Невыносимо видеть эту морду попавшей в капкан гиены…

Из дневника Барри О’Мира:

«14 октября 1816 года. …Присланная губернатором в Лонгвуд официальная бумага, содержащая предложение французам подтвердить свое согласие подчиниться как существующим, так и будущим ограничениям, была подписана всем персоналом Лонгвуда и затем отправлена сэру Хадсону Лоу. Французы внесли в текст документа единственное изменение, а именно, вместо “Наполеон Бонапарт” они вписали “император Наполеон”.

15 октября. Эти официальные бумаги с подписями французов были возвращены губернатором графу Бертрану с требованием, чтобы вместо “император Наполеон” в них был вписан “Наполеон Бонапарт”. Встретился с Наполеоном, который сообщил мне, что он посоветовал всем не подписывать эти официальные бумаги и тем самым покинуть остров и отправиться на мыс Доброй Надежды… Перспектива разлуки с императором вызвала… испуг среди обитателей Лонгвуда, которые, без ведома Наполеона, дождались встречи после полуночи с капитаном Попплтоном и подписали злополучную отвратительную официальную бумагу…»

Оковы стягивались. С октября 1816 года границы Лонгвуда существенно сжимались; прогулки «генерала Бонапарта» за пределами имения, во-первых, должны были быть согласованы с администрацией острова; во-вторых, эти самые прогулки – исключительно в сопровождении офицера губернаторского штаба; и в-третьих, общение Пленника с кем-либо, будь то местный житель или военный, строго-настрого запрещалось. Кроме того, «с заходом солнца» под запретом оказывался выход любого жителя Лонгвуда за территорию; в ночное время у стен здания выставлялись часовые из состава английских солдат и офицеров. Никакой переписки в пределах острова; вся переписка, как уже было сказано, должна вестись только через губернатора, впрочем, как и посещение Пленника кем-либо… Английские тюремщики предусмотрели практически все, чтобы Наполеон ощущал себя самым что ни на есть военнопленным.

Барри О’Мира: «4 марта 1817 года. …Губернатор в Лонгвуде. Объяснил свои намерения огородить железными перилами дом, двери которого,