Оуэн жестом предложил Эрику сесть рядом. Поблизости никого не было, если не считать двух дежурных по кухне, которые были заняты уборкой и подготовкой к приготовлению завтрака.

— С чего прикажешь начать? — сказал Оуэн.

— Мне хотелось послушать, как вы сюда попали, но сначала можно у вас кое-что спросить?

— Валяй.

— Когда вы убивали людей, то что потом чувствовали? Оуэн надул щеки и с шумом выпустил воздух.

— Непростой вопрос. — С минуту он помолчал, затем сказал:

— Эрик, мне приходилось убивать людей, как правило, в двух ситуациях. Как мечмастер своего лорда, я приводил в исполнение смертные приговоры, и мне пришлось повесить не одного человека. Каждый раз это бывало по-разному, но легко — никогда. И еще многое зависело от того, кто это был. Убийцы, насильники, разбойники, они… Я, пожалуй, не чувствовал ничего особенного, может быть, лишь облегчение, когда все кончалось. Но когда случай был сомнительный, вроде того, как вышло с тобой, тогда это было весьма неприятное занятие. Я чувствовал себя как после долгой-долгой горячей бани. Впрочем, это бывало редко. Ну а в бою все происходит очень стремительно, тем более что ты обычно чересчур занят тем, как уцелеть самому, и тебе некогда задумываться о переживаниях. Такой ответ тебя устраивает?

Эрик кивнул, чавкая овощами.

— Отчасти. А вам никогда не хотелось видеть, как человек мучается?

Оуэн задумчиво почесал затылок.

— Пожалуй, нет. Кое-кого я действительно хотел видеть мертвым, но его мучения? Нет.

— Сегодня со мной случилось именно это. — Эрик рассказал Оуэну про Эмбрису и про то, как он хотел предать ее убийцу долгой, медленной, страшной смерти. Закончив рассказ, он добавил:

— А потом меня так прошибло, едва добежал. Пронесло, да еще и вырвало. А теперь я сижу здесь, и ем как ни в чем не бывало.

— Ярость творит с человеком странные вещи, — сказал Оуэн. — Боюсь, тебе будет неприятно это услышать, но я знал только двух человек, которые испытывали те ощущения, о которых ты мне рассказал, — это твой отец и… Стефан.

Эрик покачал головой и невесело рассмеялся.

— Вы правы, мне было неприятно это услышать.

— Твой отец бывал таким в гневе. В приступе ярости он желал видеть своего врага униженным и страдающим от боли, а не мертвым. Но это случалось редко, и только если он очень злился. — Голос упал почти до шепота. — Стефан был гораздо хуже. Он действительно наслаждался, глядя, как люди страдают. Он.., его это возбуждало. Твоему отцу пришлось раздать немало денег тем, чьих дочерей он.., избил.

— А Манфред?

Оуэн пожал плечами.

— Учитывая, кто его родители, он достаточно приличный малый. Он бы тебе понравился, познакомься вы ближе, но это вряд ли произойдет. — Оуэн внимательно посмотрел на Эрика и добавил:

— Я знаю тебя, Эрик, очень давно, еще с твоего детства. В тебе есть многое от отца, но в твоих жилах течет не только его кровь. Твоя мать бывала жестокой, но никогда — подлой. Она не стала бы мучить людей ради удовольствия. А в Стефане смешалось самое худшее и от отца, и от матери. — Он помолчал. — Мне кажется, я понимаю, почему тебе хотелось поступить жестоко с тем, кто убил эту девушку. Она ведь нравилась тебе, не так ли?

— Немного, — улыбнулся Эрик. — Она пыталась заманить меня к себе в постель, чтобы стать женой деревенского кузнеца. — Он с сожалением покачал головой. — Это было так очевидно, и ее уловки были такими наивными, но отчасти…

— Тебе это льстило?

— Да.

Оуэн понимающе кивнул:

— Мы все немного тщеславны, а внимание хорошенькой девушки редко кого оставит равнодушным.

— Но это не объясняет, почему я так страстно желал видеть, как этот человек мучается. Оуэн, меня до сих пор преследует это желание. Если бы я мог оживить его и заставить кричать от боли, то, наверное, сделал бы это.

— Может быть, все дело в чувстве справедливости? Девушка умерла в муках, а он отделался легкой смертью.

— Под маской справедливости иногда скрывается месть, — раздался голос из темноты.

Обернувшись, Оуэн и Эрик увидели Накора.

— Я проходил мимо и услышал ваш разговор. Вы говорили о любопытных вещах,

— сказал Накор и, не спрашивая разрешения, сел рядом.

— Я рассказывал Оуэну о том, что сегодня случилось. Ты уже знаешь? — сказал Эрик.

Накор кивнул:

— Шо Пи мне все рассказал. Тобой овладела ярость. Ты хотел заставить убийцу испытать боль, но Бобби не дал тебе насладиться его страданиями.

Эрик кивнул.

— Некоторые одержимы страстью заставить других людей страдать, так же как иной испытывает страсть к вину или дурману. Если ты, Эрик, вовремя распознаешь в себе такую страсть и научишься ее контролировать, то станешь на голову выше многих, — сказал Накор.

— Я сам не до конца понимаю, чего, собственно, я желал, — признался Эрик.

— Не знаю, действительно ли я хотел отомстить, или просто смотреть ему в глаза, когда он корчится в муках, и видеть там что-то.

— После первого боя солдаты бывают потрясены видом смерти. То, что тебя вырвало… — начал Грейлок, но его перебил Накор:

— Тебя вырвало?

— Как будто наелся незрелых яблок, — признался Эрик. Накор усмехнулся.

— Тогда ты не тот человек, который проглотит отраву, и она придется ему по вкусу. Если бы тебя не стошнило, значит, яд ненависти прижился у тебя внутри. — Он ткнул Эрика пальцем в бок. — Ты съел свою ненависть, но твое тело отвергло ее, как те незрелые яблоки, — он рассмеялся, очевидно довольный объяснением. — Занимайся каждый день рейки и ты справишься со всеми ужасами, которые тебе встретятся.

Оуэн и Эрик обменялись взглядами, ясно говорившими, что никто из них не понял, о чем говорил Накор.

— А теперь расскажите мне, как вы здесь оказались? — сказал Эрик.

— Благодаря тебе.

— Мне?

— Когда тебя схватили, миледи Матильда и твой единокровный брат помчались в Крондор, чтобы убедить принца повесить тебя без лишних разговоров, — начал Оуэн. — Когда мы приехали, я попросил одного из своих друзей при дворе устроить мне аудиенцию у принца, и рассказал тому всю твою историю, начиная с детства, не забыв упомянуть о характере Стефана. — Он дернул плечом. — Очевидно, это оказалось бесполезно, поскольку тебя все же приговорили к веревке. А вдовствующая баронесса узнала, что я пытался вмешаться в твою пользу. — Он посмотрел на Эрика и улыбнулся. — Меня вежливо попросили подать в отставку. Манфред сказал, что делает это с большим сожалением, но, в конце концов, это его мать.

— Я никогда не встречался с ней, но по всему видно, что эта женщина убеждать умеет, — заметил Накор.