снег все падал и падал, тая на руке и опускаясь на ключ белыми готическими значками крошечных снежинок. Мне страстно хотелось, чтобы в эту минуту играла торжественная музыка. Замок заупрямился. Потревоженная шумом собака залаяла, потом злобно зарычала, морозно позвякивая цепью. Из сада, задрав хвост трубой, плыл навстречу мне кот.

— Здравствуйте! — поздоровалась я с ним учтиво, как с местным старожилом. Он покосился на меня своими желтыми глазищами и ничего не ответил.

Деревянная хибарка пряталась между старых слив. За ней выстроились черные осиротелые дубы.

Взяв на кухне миску с приготовленным для собаки супом, я вышла во двор. Собака запрыгала, гремя натянутой цепью. К вечеру мы познакомились ближе, но сейчас встретились лицом к лицу впервые. Это была злющая собака, пятнистая, под стать гиене, из узкой пасти текла слюна, поблескивали клыки.

У меня задрожали руки.

— Милая моя псина… Ах ты мой барбосик… — подлизывалась я к нему, но пес твердо знал, что эти лицемерные слова вызваны страхом. Он косился на меня маленькими желтыми глазками и посмеивался в усы. Я подошла к нему настолько, что при желании он мог меня укусить, и подсунула ему миску. Пес потянул носом и фыркнул с таким высокомерием: «пф!» — ну точь-в-точь как мой отец, когда на ужин варили лапшу.

— Ешь-ешь, чего нос воротишь! Тут витамины! — заставляла я.

В конце концов он снизошел и милостиво сунул морду в миску. Я нащупала кольцо на ошейнике. Шерсть пса была мокрая и жесткая. Тело его напружинилось в настороженном ожидании. Наконец, я отстегнула цепь от кольца и пес оказался на свободе. И в эту минуту, будто он прекрасно видел все мои движения, он отскочил в сторону, закружился на месте, кувыркнулся в воздухе и — фью — прямо к забору, и — фью — закружился перед домом. И снова. И назад. В эту минуту я его полюбила. Мы были сродни друг другу. Я была таким же сорвавшимся с цепи существом, которое, высунув язык, носилось около своего дома.

— Ах ты, псина! Ну иди сюда, глупыш! — позвала я. — Иди, поешь!

Подбежав ко мне, пес уперся передними лапами мне в пальто и разрешил потрепать себя по шерсти. Я уже не боялась его, и он знал это.

Кот застыл на стуле возле плиты. Раскормленный и вульгарно пестрый. Но душа у него, как и у всех котов, была независимой душой мужчины. Я налила ему молока. Он даже не пошелохнулся, уставившись на меня глазами хозяина, встречающего никудышную хозяйку. Опустившись на колени, я стала ломать дубовые ветки. Огонь с жадностью набросился на них, и сероватые листья съежились на жару. Огонь перескакивал с безумной радостью садиста с ветки на ветку. С напряженным вниманием ребенка, выросшего в доме, где скверное центральное отопление, следила я за этим аутодафе. Подбрасывая ветку за веткой, смотрела, как они не сдаются, защищая себя капельками влаги, и наконец, выбившись из сил, вспыхивают голубым пламенем.

Мне было очень хорошо. На щеках вспыхнул лихорадочный румянец от неожиданного волнения. Я представила себе черные дубы там, за садом, дремлющие яблони вокруг по косогору и деревянную хибарку, где, точно сыр под стеклянным колпаком, хранится моя радость. Вокруг — ни одной живой души, никто не требует, чтобы я поступала так, а не этак, никто не надоедает своими наставлениями по поводу моей прически, сигарет, чтения и сна. Теперь я совсем одна. Как солнышко. Я засмеялась, и кот бросил на меня укоризненный взгляд. Я решила, что уже сыта по горло всякими нравоучениями и, схватив кота за уши, перевернула его в воздухе, чтобы он потерял всю свою спесь.

— Ты самая заурядная облезлая крыса, пестрятина несчастная, хориный хвостик, — ругала я его, и кот прекрасно понимал все мои обидные слова. Потом, схватив метлу, я исполнила нечто среднее между диким «мэдисоном» и акробатическими прыжками и прошлась в танце по всему дому — по моему, моему, моему королевству. А кот забился под диван, где в пыльном одиночестве ему следовало смириться с мыслью, что отныне королева здесь я, а он в лучшем случае «собеседник, которого терпят из милости». И я откромсала ломоть хлеба поперек всего каравая, и это было настоящее пиршество.

Затем наступила желанная, столько раз пережитая в мечтах хаотическая деятельность. Дрожа от волнения — сердце выделывало такие фокусы, будто я напоила его целым литром кофеина! — я взялась за обстановку. Прежде всего развесила картины Слободы; фотографии дедушек за стеклом, групповые снимки конфирмантов и членов союза садоводов перекочевали в чулан. «Вы разрешите мне немного навести порядок», — спросила я, получая ключи. «Можете делать, что угодно. Даже с помощью топора», — услышала я в ответ.

Я вытащила скатерть, набросила ее на изрытый рубцами стол, поставила на стол блюдо, а рядом шикарный подсвечник. Пунцовая свечка изогнулась, точно поющая или пьющая птица.

В углу светился бледный пергамент лампы, за окном падал снег, опускаясь на ветки огромного орешника, на запорошенные верхушки роз, на кусты смородины, окутывая их взбитыми сливками. Мне казалось, будто белый снег обволакивает и меня, скрывая всю горечь и злость. И теперь я очистилась от всякой скверны. Была покрыта миллионами крошечных чешуек, отражающих свет.

Пес носился как угорелый вокруг дома. Я слышала его лай и видела неровные от быстрого бега следы. Он носился по снегу, подгоняемый чувством радости и счастья свободы.

Я принялась потихоньку напевать, но не было такой мелодии, которая бы выразила все мое настроение. И тогда, издавая какие-то неопределенные звуки, я уперлась ногами в кровати. Затолкнув их в самый угол, я соединила их вместе, потом набросила сверху роскошное клетчатое покрывало, соорудив пышное французское ложе — идеал любителей кино. Потом, вытащив из чулана старую полку, обернула ее цветной бумагой и расставила книги. Заброшенная берлога пенсионера, который выводил первоклассные эрфуртские огурцы, буквально на глазах меняла свой облик. Так, теперь на окно — кретон, на пол — красный ковер, на стену — рекламу с трубкой, литаврами и звучной надписью

Di

xie

land

Голую лампочку, которая, словно воплощение убогости, болталась на шнуре посреди комнаты, я облачила в цветистый абажур, притушив резкий свет, и тогда на ковер упали интимно розовые блики.

На дворе отрывисто и радостно залаял пес. Я посмотрела в окно. Среди деревьев на снегу мелькнуло черное зимнее пальто Вили.

Я вскрикнула и как-то хрипло засмеялась — не то от испуга, не то от радости. И сразу расстроилась. Его приход разрушил все мои планы. Первый вечер я представляла себе совсем иначе.

Он шел стремительно, большими шагами, а пес