— Нет! — подумал Ричард. — Оставь меня. Я сам.

Он погрузил свое тело в плазму, которая оказалась слишком разрежена, чтобы доставить какие-либо неприятности, кроме странного зуда в ногах — или в той части материального тела, которая была бы ногами, если бы он сейчас стоял на поверхности планеты. Хаим, — подумал Ричард, — я просил не помогать мне, эта боль — моя, оставь нас наедине друг с другом.

Тело Ричарда погрузилось в хромосферу, и жар стал невыносим для его, уже почти расставшегося со всем материальным, сознания, Ричард, наконец, сделал то, к чему стремился всю жизнь.

Он оставил свое тело, и оно, нырнув в пучину, у которой не было дна, распалось на атомы. Порвались все связи, и уже секунду спустя восстановить их стало невозможно.

Дух Ричарда обрел свободу.

Только теперь Ричард понял, насколько сдерживала материальная оболочка его истинную сущность в бесконечном мире.

Он понял, что растянут по миллиардам измерений, будто скользил одновременно по миллиардам нитей.

Он перелился в измерение наслаждений и испытал все страсти, возможные по сути своей.

Он подумал, что слишком торопится, и вернулся в систему Ираала, но не занимал теперь никакого материального объема и наблюдал планету такой, какой она выглядела в измерениях долга, иллюзий и еще какой-то неназванной линии, вызвавшей неожиданно у Ричарда ощущение мрака, которого не могло быть на самом деле.

Разум, зарождавшийся на Ираале, не имел выхода в нематериальные сфирот, он был невидим для Ричарда, он как бы не существовал и, следовательно, уничтожение его никак не могло повлиять на истинную структуру Вселенной.

Уничтожить этот разум не составляло усилий. Ричард и не совершал никаких усилий — в материальной Вселенной, которую он покинул.

Он всего лишь сдул несколько пылинок гнева, налипших на линию судьбы, и звезда, освещавшая Ираал, перестала быть. Для внешнего наблюдателя, если бы таковой существовал в обычном четырехмерии, звезда просто остыла — не прошло и тысячи лет. Энергия перелилась в недра квазара, располагавшегося на расстоянии двухсот миллионов парсек. По сути, даже в материальной Вселенной не изменилось ничего — но цивилизация на остывшей до ледяного мрака планете так и не появилась.

x x x

— Ричард сделал это, — подумал Йосеф.

— Он оказался решительнее нас всех, — насмешливо сказал Муса.

— Он спас людей на Саграбале, — это была мысль Джоанны, воспарившая в высокие сфирот.

Черная болотная жижа исчезла — да и была ли?

Только память и осталась.

Память о спасении? Память о решении? Или — о поступке?

x x x

И.Д.К. вернулся в базовый лагерь, опустившись на площади перед большим строением, напоминавшим внешними очертаниями знаменитый Миланский собор, но по сути представлявшим собой многомерную структуру, где с комфортом, привычным для каждого, могли устроить себе жилье не меньше миллиона человек.

И.Д.К. подошел к резным воротам храма, где стояла группа людей, воскресших, по-видимому, совсем недавно и еще не вполне понявших, в каком мире они оказались. Что-то знакомое почудилось И.Д.К. в выражениях лиц, и он подошел к паре, стоявшей в центральном проходе. Он знал этих людей, когда-то они были очень близки, но И.Д.К. не сразу вспомнил имена: это были сановник Имхотеп и его жена Ика, избиваемая мужем, но любившая его беззаветно и вечно.

Будучи планетой, И.Д.К. лишь понимал этих людей, сейчас он ощущал их мысли и мог говорить с ними.

— Вы уже выбрали, где будете жить? — спросил И.Д.К.

Ответ был безмолвным, потому что в древнеегипетском, каким владел бывший сановнник, не существовало нужных слов, а язык Кода еще не стал языком его подсознания. Имхотеп предпочитал жить в дельте Нила, вести хозяйство на своей крокодильей ферме и думать о полях Иалу, на которых он временно существовал по воле самого Озириса.

И.Д.К. выполнил желание старого знакомца, и лишь сделав это, понял, что владеет теперь еще одной способностью. Он подумал еще, что Имхотеп выглядит не таким уж старым и немощным, во всяком случае, не таким, каким представлял его И.Д.К., будучи планетой-памятью. Ясно, что воскресший не мог явиться в мир точно в том же состоянии, в каком пребывал в момент смерти — иначе он немедленно умер бы опять. Но каким он являлся в мир? И куда ушел сейчас? В дельту Нила — это ясно, он сам отправил Имхотепа с женой в выбранную ими точку пространства-времени. Но где находится дельта Нила — ведь не на Земле же периода фараона Эхнатона! Может быть, на ее аналоге в каком-то ином наборе физических измерений? Может быть, эти измерения и вовсе нематериальны, и новая жизнь Имхотепа не будет существенно отличаться от его же смерти?

Размышляя, И.Д.К. продолжал идти вдоль стен, пристально вглядываясь в лица — люди стояли, сидели, лежали, бродили вокруг, это были люди из разных эпох и стран. Молоденькая китаянка оживленно болтала о чем-то с сурового вида стариком в епископской мантии. И.Д.К. пригляделся, и мантия, конечно, исчезла, поскольку, как он и думал, была всего лишь мысленной защитой старца от посторонних взглядов. Девушка была обнажена, ее не смущало, что взгляд священника скользит вдоль ее тела, огибая линию бедер, и в человеке, с которым она разговаривала, ее интересовал вовсе не сан, не возраст, не страна, где он жил — ее привлекло нечто, даже для самого епископа скрытое в глубине души, то, чего он сам в себе не разглядел при жизни. Сейчас он был раскрыт, и все были здесь раскрыты.

Недалеко от себя И.Д.К. увидел Дину — она, как и он, бродила, будто бесцельно, от одной группы людей к другой, слушала, смотрела, искала, находила, вмешивалась.

— Илюша! — воскликнула Дина. — Как все сложно! Я так погрузилась, что даже тебя перестала слышать.

— Иди сюда, Диночка, — прошептал И.Д.К., — родная моя, мы уже целую вечность не были вдвоем, только мы — и небо, и земля, и трава…

x x x

— Папа, — сказал Хаим, — ты не умеешь играть в эти игры.

— Конечно, — сразу согласился Мессия, — таких в моем детстве не было, сам понимаешь.

— Тогда слушай меня. Или Андрея. Только по очереди, потому что мы играем друг против друга.

Мальчики стояли на вершине высокой горы, накрытой черным небом с редкими пятнышками галактик. Хаим обнаружил почти невидимую (ни одной звезды поблизости!) планету случайно, когда, играя в самим же придуманную игру, перескакивал из одного измерения в другое, будто через поля шахматной доски. Передвигаться в нематериальных сфирот оказалось легче, и, конечно, быстрее, чем в измерениях, подобных пространству или времени. Хаим играл сначала сам с собой, а потом с Андреем, который и для себя нашел подобный же способ времяпрепровождения, оставшись однажды на Саграбале без присмотра матери и заглянув в запретные для него (уж Людмила была мастерицей по части запретов для собственного сына!) измерения.