К тому же работу казначейского ведомства полковник Карвасаров считал равной занятиям биржевых маклеров — и оттого поздравлять казначея с днем ангела было ему особенно тягостно.

Но не все в жизни, к сожалению, зависит от наших желаний. Короче говоря, к казначею пришлось идти.

На приеме Мирон Михайлович вел себя светски. Преподнес приличествующий случаю подарок. Хозяйке — Аполлинарии Павловне, рыхловатой немолодой даме, еще мнившей себя тургеневской девушкой, — комплимент сделал. И даже сказал тост.

Казначей, худой господин с обвисшим лицом и неизбывными мешками под глазами, благосклонно принял и тост, и подарок. Но дальше произошел кошмар: хозяйка, проникшись к Мирону Михайловичу исключительным расположением, усадила его подле себя и принялась потчевать салатом из мидий с белой редиской. Салат она почитала своим коронным блюдом. Аполлинария Павловна готовила его собственноручно, не доверяя сей гастрономический шедевр кухарке. Весьма вероятно, что казначейша имела много достоинств, но кулинарное искусство не было ее сильной стороной.

Мирон Михайлович мрачно подцепил моллюска на вилку и положил в рот. Мидия была тошнотворна. Просто чудовищна.

Мирон Михайлович понял, что ему, выражаясь армейским языком, грозит немедленная «поездка в Ригу». Короче, будет скандал, который запомнится.

«Пускай», — обреченно подумал он.

Спас его генерал Хорват.

Управляющий заехал лично поздравить своего казначея. Появление высокого гостя вызвало среди присутствующих большое смятение. Первым вошел адъютант Хорвата, скомандовал: «Господа офицеры!»

Все встали, в том числе статские и дамы. Раздались аплодисменты.

Мирон Михайлович, сделав вид, будто закашлялся, улучил момент и сплюнул ненавистного моллюска в салфетку.

Далее было проще. Он решительно отказался от угощения, утверждая, что сыт совершенно. С некоторой печалью посмотрел на великолепного заливного осетра, блюдо с которым возвышалось поодаль. Наконец гости отправились в курительную. Среди них — директор полицейского департамента, который «в сферах» вращаться любил и умел.

Карвасаров вышел со всеми и поместился поодаль, ожидая момента, чтобы откланяться. А еще лучше — исчезнуть незаметно, никого не ставя в известность, как это принято среди британцев.

Едва он остался в приблизительном одиночестве, мысли немедленно переметнулись к вчерашней поездке в заведение мадам Дорис. И к тем неприятным событиям, что за этой поездкой последовали.

Во-первых, городовой. Укололся ядовитым шипом, выскочившим из безобидной на вид китайской игрушки. Глупо погиб, по незнанию. Но оттого не легче. Впрочем, какая ж это игрушка? Настоящая западня, причем самого беспощадного свойства. Состав яда на шипах определить пока что не удалось, но и теперь понятно: из наиболее смертоносных.

Коробочка появилась в жилище прачки Мэй совсем не случайно. Кто принес? Вряд ли сама прачка. Скорее — родственник, который якобы к ней накануне приехал. Или брат, мальчишка Ю-ю? Тоже вполне вероятно.

Мальчишка вообще подозрителен.

Кроме того, полицейский надзиратель Вердарский вспомнил, что похожую коробочку видел у какого-то обывателя. А тот якобы подобрал ее на пожарище «Метрополя». Получается, события у Дорис связаны с делами в сгоревшей гостинице? Обывателя ищут. Впрочем, может, уже и поздно, — судя по зловещему сюрпризу, шансов уцелеть у него немного.

Ладно, живого иль нет, Вердарский сможет его опознать. Судя по всему, имеет превосходную зрительную память. В рапорте своем он подробнейшим образом описал все детали поездки в Модягоу, даже совсем несущественные — вроде цветных татуировок на каком-то китайском нищем. Рапорт сей был подан через секретаря Мирона Михайловича, Поликарпа Касаткина. (И тот, умница, тоже обратил внимание на изрядную наблюдательность господина Вердарского. Даже специальную пометочку сделал.)

Правда, наблюдательность скорее филеру потребна, сыщик же должен уметь сопоставить факты. С этим у Вердарского пока без успехов. А вот Грач — это дело другое. Для него имеется иное поручение, особенное, куда более ответственное…

На этом месте размышления Карвасарова были внезапно прерваны.

— Мирон Михайлович, что ж вы тут отшельничаете? — раздалось вдруг за спиной.

Карвасаров оглянулся.

Перед ним стоял директор департамента. Был он несколько подшофе, раскрасневшийся, благоухающий дорогой туалетной водой.

«Подарок генерала Жанена», — отметил про себя с неудовольствием Мирон Михайлович.

Он ничего не имел против подарков. Однако, по слухам, в последнее время между Колчаком и французским генералом возникли изрядные расхождения — по причине полного бездействия союзников. А симпатии Карвасарова были целиком на стороне адмирала.

— Да вовсе я не отшельничаю… Вовсю веселюсь.

— Ну-ну. А мне вот не до веселья, — сообщил директор. — Генерал, как в курительной меня увидал, моментально взял в оборот. Интересовался насчет расследования.

— Какого? — спросил Карвасаров, ничуть не сомневаясь в ответе.

— Да уж карманными-то кражами их высокопревосходительство обременять свою память не станет, — сказал директор. — Генерала интересует пожар в «Метрополе». Спрашивал, как продвигается следствие.

— Да ведь второй только день пошел, — ответил Мирон Михайлович. И для пущей наглядности поднял вверх два пальца — средний и указательный.

— Это вы мне можете персты свои демонстрировать, — сухо сказал директор. — А генералу требуется нечто более существенное.

— Прошу прощения. Следствие продвигается, и построены версии…

— Обрисуйте.

— Сейчас? — удивился Мирон Михайлович. — Не лучше ли поутру, в управлении?

— Не лучше, — отрезал директор. — Я обещал генералу через полчаса доложить. Надеюсь, вы не поставите меня в неловкое положение перед Дмитрием Леонидовичем?

— Разрешите узнать, отчего вдруг такая спешка? — спросил Мирон Михайлович.

Директор глянул неприязненно, однако ответил:

— Оттого, что генерал полагает сей случай в гостинице вопиющим злодейством…

— Совершенно справедливо.

— …и намерен передать расследование в контрразведывательный отдел, — закончил директор. — Потому как есть у него советники, внушающие, будто это красный террор, а, стало быть, дело политическое, и сыскная полиция тут ни при чем. Ну, что скажете?

«А может, оно и лучше? Если контрразведка заберет? — быстро подумал Мирон Михайлович. И тут же сам себе ответил: — Нет. Получится совсем скверно. Потому что известно: лиха беда начало. Им только дай волю — и господа военные впрямь оставят сыскной полиции лишь поножовщину и карманные кражи. И то под неизменным присмотром…»

— У меня имеются версии, — повторил Карвасаров. — Готов изложить.