– Не за спиной, – пролепетала я. – Это просто другая музыка.

– Не для наших умов, – съязвил Худышка.

– Все не так. – Винисиус провел руками по волосам. – Просто дуэтом лучше звучит. Ничего серьезного. Просто шутка.

– Шутка? – повторила я.

Граса расхохоталась.

– Вот видишь, Дор? Всего лишь маленькое развлечение на стороне. Ни хрена серьезного.

– По-моему, ты забыла. У тебя сцена скоро, так что лучше уговори ребят сниматься. Я больше не буду никого уговаривать.

– Отлично. – Граса не сводила с меня глаз. – Сама все сделаю. Надо будет – одна потащу эту сраную тележку. А вы мне не нужны.

– Вот, значит, как. – Кухня усмехнулся. – А кто будет тебе аккомпанировать? Какие-нибудь гринго?

Граса так близко подступила к нему, что они чуть не стукнулись носами.

– Люди покупают билеты, чтобы посмотреть на меня, а не на вас.

– Вот и тащи тележку, гринга.

Граса пошатнулась, отступила назад. Маленький Ноэль подхватил ее за локоть.

– Давай-ка спокойнее, Кухня!

– Ты чего мне указываешь? – ответил Кухня, очень тихо.

Худышка встал между ними:

– Давайте сделаем перерыв. Думаю, нам…

– Только по-английски! – раздался пронзительный вопль. Личный ассистент белокурой старлетки с властным видом шагал к нам. – Вы задерживаете съемки. Режиссер вернется через пять минут, а вы еще не заняли свои места.

– Это личный разговор, – сказала я.

– Тогда, может, и вести его следует лично, а не посреди площадки? Хотите говорить здесь – говорите по-английски. Читать умеете? Или вам все надо писать по-испански?

Разумнее было проигнорировать его и Святую Блонду и сосредоточиться на Грасе и ребятах. Несколько лет назад я именно так и сделала бы. Но мы уже не первый год варились в Голливуде, и наше терпение истощилось. Так что я, не обращая внимания на этого козла, повернулась к Кухне:

– Дай пятьдесят долларов.

– Зачем?

– Господи. Дай деньги, и все!

Кухня сунул руку в карман, достал и вручил мне полтинник. Не глядя на ассистента, я протиснулась мимо него и других и направилась к белобрысой старлетке. Дамочка, полностью загримированная и в костюме, потягивала через соломинку колу и глядела на нас. Крутившийся рядом ассистент держал под мышкой ругательную коробку. Я подошла к нему и сунула в прорезь пятьдесят долларов.

– Вот, – сказала я Святой Блонде по-английски. – Теперь мы можем посылать тебя в жопу, сколько захотим.

История с ругательной коробкой появилась в голливудском таблоиде, но я в ней не фигурировала. Все было представлено так, будто поцапались София Салвадор и Святая Блонда: темпераментная Бразильская Бомба ревнует партнершу по фильму. Меня вымарали из этой истории с такой легкостью, с какой вымарали «лунных» мальчиков из сцены. И поскольку в газетах напечатали эту версию, именно ее люди и запомнили. Никто не упомянул о появлении на съемочной площадке таблички «Только по-английски». И даже при том, что все актеры и съемочная группа видели, как я пихаю деньги в жалкую коробчонку Святой Блонды, много лет спустя, когда биографы Софии Салвадор и Святой Блонды печатали в книгах интервью, члены съемочной группы лишь подтверждали изложенную таблоидом версию. Меня это не удивило: так история звучала интереснее, а именно этого, в конце концов, всем и хотелось.

В реальности Святая Блонда обвинила меня в том, что я ей угрожала, хватала за руку. (Я такого не помню; сразу после того как я сунула деньги в коробку, поднялся страшный гвалт.) Что бы ни случилось, Блонда великолепно разыграла перед режиссером жертву, заявив, что опасается за свою безопасность. Мне было велено покинуть студию и впредь не появляться. Мое счастье, сказал режиссер, что он не призвал студийную охрану. Отпуская меня с миром, он делает великое одолжение Софии Салвадор.

Мне позволили зайти в трейлер, собрать вещи, у меня там не было ничего важного, но мне хотелось увидеть Грасу. Какая-то часть меня надеялась, что Граса покинет студию вместе со мной, не станет сниматься в «банановой» сцене, устроит так, что съемки застопорятся.

Граса бездумно смотрела в зеркало. Она расстегнула массивные серьги-клубничины и с глухим стуком уронила их на туалетный столик. Глаза ее метнулись ко мне.

– О, вот и героиня.

– Ты о чем?

– Ты дала ребятам то, чего они хотели, – предлог взбунтоваться против меня.

– Ребятам разрешили остаться, только если они сами хотят.

– Но они не хотят. Если ты уйдешь, уйдут и они.

– Было время, когда ты поддержала бы меня. Я же для тебя старалась.

– От твоих стараний толку чуть.

– Тебе необязательно туда возвращаться. – Я положила руку ей на плечо. – Необязательно сниматься в той сцене.

Граса стряхнула мою ладонь.

– Мы теперь не девчонки из Лапы. Нельзя больше разбивать людям носы или устраивать так, чтобы кто-то исчез без следа.

Ее глаза в зеркале встретились с моими. Я схватилась за спинку ее стула.

– Если я не вернусь туда, если не сыграю эту сцену, Святая Блонда и съемочная группа скажут, что мы – стадо человекообразных, не имеющих понятия о профессионализме. Ты сама знаешь, они хотят именно этого. Чтобы мы сдались. Чтобы они могли рассказывать направо и налево, что мы слабаки. Я не собираюсь делать им такой подарок. Я дотяну эту сцену, даже если потом сдохну.

– Не преувеличивай. Там одна песня и один танец.

– Я устала.

– Ты же хотела именно этого?

– Правда? – Граса снова перевела взгляд на свое отражение в зеркале. – Я опять потолстела. Когда съемки закончатся, меня снова отправят в какую-нибудь клинику в пустыне, где морят голодом и закачивают в тебя воду через задницу, чтобы прочистить изнутри. Я вернусь домой или тощая, или в гробу. Но в гробу хоть уже никого не разочаруешь.

У меня в ушах зазвенело.

– Меня ты никогда не разочаровывала.

Граса замотала головой.

– Я недостаточно упорно работаю. Я мало репетирую. Курю и порчу свой голос. Много ем. Слишком поздно встаю. Много трачу.

– Я все это говорю, чтобы помочь тебе стать лучше.

– Я не хочу становиться лучше! – выкрикнула Граса. – Я хочу быть той, кто я есть.

– И кто ты?

– Я больше не знаю, кто я. Благодаря тебе.

– Сделай одолжение, не разыгрывай страдалицу, – попросила я. – Ты ни дня в своей жизни не страдала.

– Думаешь, легко знать то, что знаю я?

Кожа на груди у Грасы пошла красными пятнами, словно она коснулась какого-то жгучего растения.