Розовый. Девчачий чемоданчик. Но не ее, у нее никогда такого не было.

Вот теперь ее охватывает предчувствие.

Ей бы просто закрыть дверь. Но она не может устоять перед искушением. Кроме того, это наверняка какая-нибудь ерунда. Уж точно этому есть разумное объяснение. Она вытаскивает чемоданчик за ручку, слегка встряхивает. Он легкий, но внутри что-то есть.

Она выносит его в голубую спальню, с пластинки звучит ее голос, а сама она кладет розовый чемоданчик на покрывало с кактусами, отщелкивает застежки и поднимает крышку.

Женское белье. И неожиданно — острый запах ее собственных сладких духов. Черные кружевные трусики и французские бюстгальтеры. Флакончик духов из «Thrifty»,[453]пролившихся при толчке. У некоторых трусиков нет ластовицы. Ее сердце уже тяжело колотится. Эти вещи никогда, никогда не принадлежали ей.

Она видит конверт с поляроидными снимками, и у нее перехватывает дыхание. Она стягивает резинку и просматривает пожелтелые черно-белые фото девушки, которая могла бы быть ею — но это не она, не она. Девушка рядом с Деннисом, облокотившимся на «стингрэй» перед фасадом дома в Хермозе. Девушка, которая могла бы быть ее сестрой-близняшкой, гримасничает в этом же доме, накинув меховой жакет. Эта же девушка в ее собственном белом «мустанге», Господи, да что же это! Эта же девушка, которая могла бы быть ее двойником — здесь, в этой комнате, еще когда эта комната была в Хермозе (Шарлен понимает это по виду за окном). Здесь, на этой кровати, в пародийно-соблазнительной позе. Потом она бурно хохочет, пытаясь закрыть объектив: блузка расстегнута, юбка задрана, при свете вспышки сверкают ее глаза, губы и промежность. Смазанный откровенный снимок — эта же девушка в Хермозе, в ванной, трусики бикини приспущены, она прокалывает иглой свою безупречную ягодицу. Потом снимок этой девушки возле недостроенного дома в Малибу — за ней океан, небо над ним затянуто грозовыми тучами, а она улыбается в камеру, красивая и распутная, воздух вокруг нее пахнет пикантностью и приближающейся бедой, и это подтверждается припиской Денниса на полях: «Последнее фото Черил». А ниже лежат несколько цветных поляроидных снимков «стингрэя» после аварии: «сплит-окно» разбито, глубокое сиденье со стороны пассажира покрыто запекшейся кровью.

И вот, одновременно с последним накатом хора «Люби меня сегодня ночью», Шарлен достает фотографию в рамке: Черил на фоне обсерватории в Гриффит-парке, одетая лишь в дешевое розовенькое неглиже.

«Деннису — навеки. Ангел» — подписала внизу эта девушка губной помадой, ставшей коричневого цвета. И только теперь Шарлен понимает все, понимает, что она всегда была не более чем репродукцией, дубликатом, копией этой Черил, его настоящего Ангела, такой идеальной — и мертвой.

Музыка, под которую она пела о своей любви к нему, стихает, и в наступившей тишине она вдруг слышит его тяжелое дыхание.

Он стоит в дверях — ходячий труп после десяти бессонных суток, в выжженных голубых глазах — развалины городов после бомбежек, в мертвой бледной руке — магнитофон, в нем кассета с дубликатом записи его шедевра.

— Как по-твоему, чем ты тут занимаешься, Шарлен?

И хотя ей страшно, на ее глаза наворачиваются слезы:

— Ты никогда не любил меня? — произносит она обличительным тоном, от которого он впадает в бешенство. — Ты никогда ни капельки не любил меня.

— Иди сюда, — отвечает он сухим мертвым голосом. — Я покажу тебе, что такое любовь. — Ставит магнитофон на комод и нажимает красную кнопку, зная, что этот раз — последний.

Шарлен отступает к двери, но он преграждает ей путь. Она пробует обойти его, с одной стороны, с другой — но он снова и снова пресекает ее попытки, посмеиваясь, когда ее паника переходит в истерику.

Когда, наконец, пустая часть магнитофонной ленты заканчивается, и запись начинает ложиться на пленку, он швыряет ее на узкую кровать, оттолкнув чемоданчик в сторону.

Переворачивает ее на живот, собираясь изнасиловать ее в задний проход. Другого она и не заслуживает, дешевка, фальшивка, которая теперь еще и все испортила.

— Деннис, прекрати! Ты делаешь мне больно.

— Кто, я? — сухой смешок.

Но он за пределом изнеможения, его плоть стерта до ссадин, и все его оружие — воспаленный покрасневший огрызок.

И он избивает ее; тяжелые удары сыплются на нее, а она корчится и отползает от него, пытаясь защитить своего нерожденного ребенка. Озверевший автомат, он сталкивает ее с кровати. Она больно ударяется об пол. И сворачивается на плетеном ковре, а он превращается в пинающую машину, и носок его ковбойского сапога врезается ей в живот. Он хватает ее за покрытые лаком жесткие волосы и тащит ее к лестнице, словно мешок с барахлом. И будто бы внизу мужчины нетерпеливо поджидают ее, чтобы забрать с собой, он быстрым мощным пинком сбрасывает ее с лестницы.

Она лежит, раскинувшись, внизу, кровь на лице, на платье для беременных — и тут в гараж торопливо вбегает Большой Уилли. Он замирает, увидев ее — и даже он выглядит ошарашенным и потрясенным. В верхней комнате Деннис сердито разговаривает сам с собой.

Ярко-красный закат — и «скорая помощь» въезжает через электрические ворота, мигая сиреной.

Больница; Шарлен лежит на койке, лицо в синяках, живот больше не выпирает, рядом мать всхлипывает в носовой платок, тяжелые золотые кольца (купленные на деньги, заработанные в составе «Stingrays») обрамляют слишком сильно накрашенное лицо. В ногах кровати молодой врач смотрит в карточку Шарлен и говорит что-то о «неудачном падении». Неожиданно в дверях появляется Деннис, он в здравом рассудке, глаза полны тревоги, будто он только что узнал о «несчастном случае». Он подходит к кровати, глаза его полны слез. Падает на колени и рыдает, прижавшись лицом к руке Шарлен, оплакивает потерю их ребенка. «Ну-ну, тише», — бормочет она, механически поглаживая его волосы и не отрывая взгляда от телефона возле кровати. Тем временем мать и врач удаляются.

Оставшись, наконец, в палате одна, она снимает трубку и набирает номер Бобби. Бобби — единственного, кто сможет ей помочь.

В квартире Бобби звонит телефон, стоящий на столе, заваленном использованными пластиковыми шприцами, моментальными снимками Шарлен и стихами на дюжину оригинальных блюзов, все до единого — о безответной любви.

Телефон продолжает звонить, когда мы видим Бобби, оцепенело сидящего на водительском сидении его собственного сверкающего черного «камарро» шестьдесят девятого года, на заброшенной грязной дороге неподалеку от нефтеперегонного завода в Карсоне. Из руки Бобби торчит игла, мухи ползают по его побелевшим губам и открытым глазам. На пассажирском сиденье — покрытая копотью ложка и голубой шарик с остатками коричневого героина.

А теперь, под печальную фортепианную мелодию, проходят смонтированные сцены последних пятнадцати лет. Мы видим, как времена года сменяют друг друга, а Шарлен отсиживается в своей спальне. Красит ногти в ясном свете весны, мнет готический роман в бумажной обложке под желтоватым осенним солнцем. Смотрит, как черные парочки ломятся на «Soul Train», а по ее зарешеченным окнам стучит дождь. Ее радио настроено на частоту KRUF, и жаркими летними ночами она мечется среди липнущих к телу шелковых простыней. (Возможно, ее агорафобия развилась как бессознательный защитный механизм? Если она не в состоянии даже покинуть свою комнату, в одиночку выйти из дома — значит, нет риска, что она попытается сбежать. А Деннис поддерживает идею, что она больна, оплачивает врачей, психиатров — жест сочувствия, которое вполне могло перейти в заботу за эти пустые годы одиночества.)