великий полководец ведет их к победе. Может быть – это хорошие слова, которые продиктованы какими-либо соображениями личного порядка? Одно дело, когда преданность великому делу Ленина – Сталина живет в сердце человека, входит в его кровь, и другое дело, когда ему только кажется, что он предан. При суровых испытаниях такая «преданность» отскакивает и выступает наружу истинная природа человека. Откуда берутся истоки такой моральной силы, на которую я ссылаюсь в этом документе?

25 октября 1917 г. на моих глазах в Москве начался штурм Кремля солдатами 56 запасного полка. Я видел и этих солдат, и юнкеров, пытавшихся пулеметами остановить на Красной площади эту атаку Октябрьской революции. Мне было 19 лет, я был безоружен, не занял еще своего места в борьбе, но пули юнкеров свистели над моей головой, они помогли мне понять, что в борьбе нет срединного места, а есть резко размежеванные фронты. Через несколько дней в руках у меня было оружие и я встал в строй Октябрьской революции. В 1919 г. летом был красноармейцем пешей разведки в 252 полку 21-й дивизии. Под гор. Оса нам пришлось переправиться через Каму и обеспечивать переправу полка. Паром затонул и мы оказались на день отрезанными рекой от полка. Нас было 60 человек, вооруженных винтовками. Белые это заметили и захотели нас сбросить в реку, или взять в плен. Отступать было некуда, да об этом, тем более о сдаче (в плен), никто не помышлял. Целый день мы отбивали атаки белых. Мы знали, что за рекой находятся 1500 львов, из которых каждый считал, что он прикладом своей винтовки может разбить устои старого мира. Мы знали, что за нами многомиллионный народ, которым руководят великие полководцы Ленин и Сталин. Наша моральная сила не определялась количеством винтовок. Это стало еще более ясным, когда через несколько дней в Унгуре нам сдался в плен в полном составе колчаковский учебный батальон, с пулеметами наступавший на нас под Осой. Мы взяли в плен 700 чел.

В октябре 1919 г. мы от Колпина наносили контрудар и отбрасывали оголтелую свору Юденича от Петрограда. Бойцы с львиными сердцами были те же самые, только их было гораздо больше. Для нас не возникало никаких сомнений в том, что Петрограда мы не отдадим. Мы чувствовали за собой важнейший опорный пункт революции… Мы не сделали ни одного шага назад. Около 2-х недель продолжались упорные бои, а через пару месяцев мы принимали тысячи людей, покидавших разбитого вдребезги Юденича. До весны 1922 г. я был в огне гражданской войны, когда закалялось мужество, входила в кровь преданность делу Ленина – Сталина.

В 1925—26 гг. на моих глазах происходила беспримерная борьба Сталина на 14-м съезде ВКП(б) с вражескими группировками. Сталин вошел в мое сердце, как Великий Вождь партии и советского народа. В 1932 г. осенью Сталин отечески беседовал с участниками пленума Реввоенсовета СССР. Навсегда вошли в мое сознание его советы и требования по работе в Красной Армии. В тюрьмах и лагерях мне много приходилось слышать «исповедей» и рассказов разных людей о своем прошлом (бывали и «прогнозы» на будущее). Один человек поведал мне о том, что он возглавлял в 1919—20 гг. петлюровскую банду в «дивизии» Тютюника. С этой бандой мне приходилось сталкиваться. Он едва унес ноги в конце 1920 г. в Польшу. Из Варшавы перекочевал в Прагу, где за пять лет окончил три факультета юридических и экономических наукж. Потом рассказывал о трудностях, которые он преодолевал, наживая первый миллион, и о том, как легко пошло дело с наживой следующих миллионов. Он, основываясь на своих «факультетах», надеется, что откроется для него выход из лагеря и что миллионы или возвратятся, или будут нажиты вновь. Я ненавижу его прошлое и не завидую его будущему. Я знаю обреченность его класса и его самого. Я был неизмеримо богаче его не только тогда, когда был на полном обеспечении советского государства, как военнослужащий, но и тогда, когда работал в тайге, как заключенный, имея хлеб лишь на завтрак, потому что я был обладателем бесценных идей, по которым происходит устройство жизни сотен миллионов людей.

Я знаю мощное оружие, в результате применения которого рушится старый мир с его рабством, угнетением, людоедскими «теориями», ложью, войнами, миллиардами и т. д. Я рад видеть таких старых «знакомых» в беспомощном состоянии. Немало вокруг меня бывших военнослужащих Красной Армии, поднявших руки перед немецкими фашистами, подбиравших после них окурки и в меру своей угодливости и продажности служивших германскому фашизму. Они обижены на Родину, что она их плохо встретила. Я не искал среди них людей, осознавших свои преступления и заслуженность вынесенного им наказания. Они, как и многие другие, постоянно мне напоминают о том, что существует еще мир, где все продается и все покупается – до человеческого мяса и человеческих душ включительно.

Я потерял многое: партию, армию, родину, доверие, свободу, семью. Я не потерял преданности великому делу Ленина – Сталина, любви к Родине, я не потерял того, что живет в моем сердце и погаснет лишь тогда, когда сердце перестанет биться. Это мое богатство и мое оружие, которое ничто и никто не в состоянии у меня отнять. В смрадной обстановке своего заключения, среди живых трупов, на свалке человеческих отбросов, я берегу его чистоту и живу уверенностью, что мое оружие еще принесет пользу советскому государству. Пребывание в тюрьме и лагерях не бесполезно для меня.

Я узнал настоящую цену тому, что потерял. Я распростился с избытком доверия к людям и научился распознавать врагов под разными масками. Их оказалось больше по сравнению с моими прежними представлениями и оказались они опаснее. Я видел их (и вижу множество в природной наготе и в «разобранном виде»). Мне кажется, что ничего не осталось от того благодушия, излишнего доверия к людям, которые этого не заслуживали, и от того малодушия, которое я проявил в 1937–1938 гг.

Стремлюсь ли я к свободе? Может быть, этим стремлением диктуются мои ходатайства, может быть, и я добиваюсь (её) для того, чтобы воспользоваться всякими личными благами, а может быть, для осуществления других, более скверных намерений? Естественно, что я стремлюсь к свободе, но для меня не трудно отказаться от всяких личных благ. Жизнь хорошо меня к этому подготовила. Но я не могу отказаться от стремления приносить пользу советской власти. Я хочу использовать свой опыт работы в лагерях и пребывания в тюрьмах. Я прошу разрешить мне разработать и внести на усмотрение ГУЛАГа предложения, реализация которых, по моему убеждению и подсчетам, может дать государству немалую выгоду в использовании рабочей силы заключенных,