Помнится, Вера тогда стала думать о гигантской роли ритма в негритянском искусстве, в котором любую деталь или часть можно изменить до неузнаваемости, но общая ритмическая волна делает целое неизбежным, реальным и неотвратимым в своей истине… Вот европейцы, — думала она прямо там, в вагоне метро, — европейцы увидели, что существует не только античное понимание красоты, с его отношением к натуре как к основному источнику… и что можно — как в негритянском искусстве, — изменить пропорции, а при этом целое станет более художественно выразительным и эмоциональным…

И она пошла на звуки музыки и на крики восторга, сотрясавшие воздух.

В фойе стояли несколько полицейских, два-три невозмутимых секьюрити и несколько служащих отеля. Билет, как выяснилось, стоил 15 долларов. Вера уплатила, подошла ко входу и потянула на себя тяжелую дверь.

Огромный зал был битком набит черными женщинами — многие из них были красивы, хорошо одеты, с изысканным макияжем… И все ритмично двигались на месте, приплясывая, устремив лица на сцену, где шестеро черных обнаженных молодых мужчин вытанцовывали под музыку, несущуюся из стерео-колонок.

Вернее, они были не вовсе обнажены. Материей ярких расцветок — желтой, алой, голубой, зеленой, бирюзовой и оранжевой были перебинтованы доказательства их самцовой мощи, — судя по готовности к бою, поддержанные какими-нибудь наконечниками внутри свертков. Яркая ткань плавно переходила в ниточку вовнутрь ягодиц, когда парни, подпрыгнув и провернувшись винтом, дружно являли залу накачанные желваки ягодичных мышц. Все это больше походило на шоу культуристов и, если не считать задорно взмывших из чресл цветных вымпелов, выглядело пока вполне пристойно.

Шоу, похоже, только начиналось. В микрофон кто-то звонко и торжественно выкрикивал имена стиптизеров:

— Флекс!!!

— Валентино!!!

— Др. Фиилгуд!!!

— Тайгер!!!

— Шака-Зуло!!!

— Д. Машин!!!

И каждый названный выходил под музыку, демонстрировал мускулы, надувая и обособляя ту или иную мышцу, прохаживался по сцене, потряхивая и подбрасывая движением таза обернутый в ткань сильно увеличенный, и потому как бы чужеродный, предмет в паху…

Вера не столько смотрела на сцену, сколько на женщин в зале. Пестрота костюмов и платьев, яркие заколки в волосах, блестящие украшения, лаковые туфли, невероятных расцветок ногти на руках — как россыпь радужных четок по всему залу… С каждой минутой они все больше впадали в эйфорию, двигались в такт музыке все раскованней, все быстрее, там и тут вспыхивали крики, хохот, визг… Многие расхаживали по залу с бутылками шампанского…

И все быстрее, все яростнее двигались на сцене шестеро чернокожих мужчин, все откровеннее вращали бедрами, все круче оттопыривали ягодицы… Воздух зала, перенасыщенный запахами духов, дезодорантов, спреев, лака и гелей для волос сотрясала колоссальная энергия…

Веру вдруг потянуло немедленно выйти отсюда. Она повернулась и стала пробираться к выходу в толпе разгоряченных, хохочущих, визжащих от восторга женщин. Ее кто-то остановил, предложил выпить прямо из горлышка бутылки… она вежливо отказалась… Обернулась к сцене.

В этот момент все шестеро стриптизеров, как по команде, бросились в зал, в гущу обезумевших женщин… Казалось, их кто-то выкинул на растерзание… Однако возле каждого из парней был свой телохранитель с рацией… Недалеко от Веры оказался стриптизер по имени Флекс. Он был меньше ростом, чем остальные, но безупречно сложен… Великолепная развитая грудь… пластично развернутые плечи… Женщины бросились к нему, каждая тянула руки — потрогать. Он имитировал смешные непристойные движения, позволял гладить себя и вкладывать за тонкую ниточку бикини чаевые — долларовые бумажки, которые магическим образом куда-то мгновенно исчезали… Женщины выкрикивали имена парней, тяжело дышали, каждая пыталась дотянуться до кумира…

Вера с огромным трудом пробиралась в воющей, поющей, стонущей и рычащей от вожделения толпе женщин… Последнее, что видела она, обернувшись: один из стриптизеров, огромный бритый наголо Д. Машин, вытянув на сцену из зала кудахтающую толстуху и повалив ее на пол, с комическим восторгом стал демонстрировать — что бы он вытворял с ней, если б не ее колыхающаяся туша, — он крутил ее и так и сяк во все стороны, обезумевшая публика корчилась и выла, а толстуха, валяясь на полу сцены, визжала от смеха, не в силах подняться хотя бы на карачки…

Вера выскочила из зала и — распаренная духотой, хватающая ртом воздух, — направилась к лифту.

Шел второй час ночи… О сне и речи быть не могло…

В номере она вошла в ванную и холодной водой ополоснула лицо… Потом минут сорок ходила по тесной коробке к окну и обратно, к двери, и обратно к окну, самой себе напоминая майского жука, которых ловила в детстве и сажала в спичечный коробок… Да… жука привязывали ниточкой за ножку, и тогда он летал, тяжело жужжа, не в силах перекусить нитку и улететь на волю… А что должна перекусить она, чтобы вырваться на волю из этого запертого, замкнутого мира? Может быть, собственное горло?

Все окна в небоскребе напротив погасли, темная душная громада его, на фоне серого, подсвеченного фонарями, чужого неба давила невероятной, непередаваемой тоской… Вера открыла рывком окно… Черт знает — сколько этажей уходило вниз, к ленточке тротуара… Вот уж никто не поймет — что хотела сказать этим прыжком преуспевающая, непьющая, не употребляющая наркотики, благополучная в браке русская художница, чья выставка открывалась на следующий день в одной из лучших галерей штата…

И в этот миг раздался телефонный звонок…

Никто не мог звонить ей в этот час. Дитер уже звонил накануне вечером, сухо осведомился — как она долетела, была ли в галерее и не успела ли за двадцать минут встречи испортить отношения с куратором…

Но телефон все звонил… И она сняла трубку.

— Hello?… Yes?…

В ответ молчали… Но это молчание почему-то не позволяло прервать связь, словно по подвесному мосту к ней шел кто-то близкий, кто вот-вот достигнет этого края, проявится голосом, улыбкой…

— Yes? Hello? Who is it?

Молчание… Но к ней шли, она знала это, чувствовала… Ее искали где-то там, пытались дотянуться… Тогда она тихо проговорила по-русски:

— Это я… Я здесь… слушаю тебя…

И захлебнувшись, на том конце оборвалась связь, раздались короткие гудки…

Но все это было уже неважно!.. Ей вдруг полегчало, ушло наваждение…

Она закрыла окно, поеживаясь от холода, натянула теплый джемпер, нашарила в чемодане вечный черный блокнот, с давно уже вытертой анаграммой своего имени, и, присев боком к столу, привычно стала набрасывать в маленьких квадратах эскизы будущей картины: «Сеанс черного стриптиза в Милуоки»…

34

Она опасалась огромного Чикагского аэропорта… Однажды, лет пять назад, уже металась здесь на пересадке по пути в Нью-Йорк… Странно, тогда она не знала, что где-то неподалеку есть дом, в котором…