Странная вещь! Сегодня утром мы с моей напарницей были в плену у разбойников с большой дороги, сидели на пороге своей тюрьмы с любезного разрешения часового и ели чечевицу. Будущее наше было самым неопределенным, а сами мы, несмотря на возникшую в итоге симпатию, были друг другу чужими. А сейчас, через какие-нибудь часов тринадцать-четырнадцать, мы были в полной безопасности и вместе!

Про эту ночь с Машей мне почему-то не хочется говорить. Про Деби я мог, а про Машу не хочется. Может быть, потому что Деби на это было бы наплевать, а Маше — точно нет. Скажу только, что сейчас моя напарница была совсем другой, чем тогда, днем. Тогда она своими перепадами от нежности к ярости меня пугала. Пугала на самом деле — я не понимал, что она могла сделать в следующий момент. Теперь я уже знал. Эта, нормальная, Маша в постели смеялась. Не в тот самый момент, а задолго до него, с самых дальних подступов. Смех у нее тихий, журчащий, как шум воды на перекате. Она на меня не смотрела — чуть запрокидывала голову и смеялась.

— Я жалею только об одном, — сказала Маша, когда мы откинулись каждый на свою подушку, не помню, во второй или в третий раз. — Что мы потеряли столько времени!

Я счел неделикатным напоминать ее первые слова в самолете. Просто сел, оперевшись о спинку кровати, разлил остатки вина и протянул ей бокал.

— Я знаю, знаю! — продолжала Маша. — Ты здесь ни при чем! И, кстати, — она тоже села, устроившись плечом мне под мышку, — ты-то сам времени не терял!

Она тихонько засмеялась, чтобы я не принимал это за упрек. Я счел за благо сохранить благородное молчание.

— У нас эта ночь и еще, может быть, одна в Дели? — спросила моя напарница.

— Наверное! От этой осталось, — я вытянул шею и посмотрел на светящийся электронный циферблат на телефонном столике, — три часа.

Почему-то мы просили Барат Сыркара заехать за нами, как обычно, в семь.

— Хочешь поспать?

— А ты? — осторожно спросил я.

Маша покачала головой.

— Мне жалко!

Мы все равно заснули. Наверное, заснули, хотя, как нам показалось, будильник зазвонил, едва мы закрыли глаза.

Я выключил звонок, и мы опять провалились. Но где-то на периферии сознания начался отсчет времени, который, невзирая на нашу беспечность, учитывал скорый приезд водителя. Неслышно сработавший таймер в моей голове заставил меня оторваться от подушки и снова посмотреть на часы.

— Маша! — громко позвал я. — Барат Сыркар будет внизу через десять минут!

Маша потянулась, зацепила мою голову и притянула к себе.

— Ну, он же не поезд! — сказала она, целуя меня в губы.

Это не был один из тех поцелуев, которым люди желают друг другу доброго утра. Но к Барат Сыркару мы опоздали всего минут на сорок — от чая Маша отказалась. Мы объяснили нашему водителю, что я должен дождаться в Агре друзей, а Маше нужно днем оказаться в Дели. Тот отреагировал с учтивостью наемного шофера:

— Как скажете, сэр!

Маша была очень смешной в то утро: заспанная, как маленькая девочка. Мне нравится, когда во взрослом человеке вдруг удается увидеть ребенка, которым он был и которым часто в глубине души остается. Я тогда понимаю, что научился видеть в этом человеке лучшее.

Я забросил Машину сумку в багажник. Барат Сыркар открыл ей переднюю дверцу, но Маша, позевывая, заявила, что будет досыпать на заднем сидении.

Она посмотрела на меня, и я сказал, что думал:

— Мне хочется сделать для тебя что-нибудь очень хорошее! Только я не знаю, что.

Маша пригнула мою голову к себе и поцеловала в губы. Потом села на заднее сидение и открыла свое окно.

— Ты уже сделал! — сказала она. — Даже невозможное!

Я тогда этого еще не понял.

— Береги себя! Обещаешь? — крикнула она, когда машина уже отъезжала.

На часах в холле было около восьми — Кудинов, напоминаю, должен был заехать за мной в десять. На самом деле, у меня было время и позавтракать, и поспать еще часок. Мои раздумья, в каком порядке это сделать, решил портье:

— Завтрак на втором этаже, сэр.

Первым человеком, которого я увидел в ресторане, была Деби. Она вскочила, с размаху бросилась мне на шею и, царапая меня оправой очков, громко расцеловала в обе щеки:

— Мм! Мм! Мм! Мм! Я надеялась, что ты остановишься здесь же! Вас с Машей освободили? Или вы сбежали?

— Нас освобождали, и мы сбежали.

Деби внимательно посмотрела на меня.

— Ты все это придумал? Да ведь?

Я только пожал плечами. Деби поверила.

— Расскажешь?

— Расскажу потом.

Я усадил ее на место и сел рядом.

— Лучше скажи мне, что ты здесь делаешь.

Она была такой радостной, что мне даже жалко было взывать к голосу ее разума.

— А то ты не знаешь! Жду тебя!

Деби вдруг спохватилась и посмотрела на дверь.

— Она сейчас придет?

— Маша, — поправил я ее. — Нет, Маша не придет. Она только что уехала.

— Вы поссорились? — с надеждой спросила моя залетная радость.

— Тоже нет.

— Ну, ладно, мне-то что! Тем лучше! Значит, ты совсем свободен?

Я понял, что следующим вопросом будет: «Мы пойдем ко мне или к тебе?»

— Не совсем! Но я готов выслушать все, что ты так хотела мне сказать.

— Отлично, приступим! Ты закажешь завтрак?

Я заказал китайский острый суп. Это пробуждает! Деби принесли два румяных тоста, таких горячих, что масло мгновенно плавилось на них.

— Но ты хотя бы рад мне? — не могла угомониться Деби, пытаясь намазать на это болото джем.

Честно говоря, и да, и нет. Скажем, я был бы рад ей гораздо больше, если бы не случилась вся эта история с Машей.

Я протянул руку и растрепал ей челку.

— Конечно, я тебе рад!

— Тогда рассказывай все, как было!

Это был один из редких моментов моей жизни, когда я мог практически не говорить ни слова неправды.

— Кайф! — с чувством воскликнула Деби, когда я закончил свой рассказ. — Жалко, меня там с вами не было!

Деби была наполнена жизнью, как спелый плод, который вот-вот лопнет. Глаза светятся, щеки раскраснелись от горячего чая, на загорелой шее бьется жилка. На ней были бусы из тяжелых оранжевых камней. Что-то они мне напоминали!

Я протянул руку и приподнял бусины. Сердолик!

— Ах ты, обманщица! — засмеялся я. — А я думал, как же тебе удалось отковырять сердолик в Тадж-Махале, куда даже зубочистку не пронесешь!