Дверь им открыл агент, впустил их и сразу же покинул квартиру. Агабеков оказался маленьким невзрачным армянином с огромными глазами на изможденном лице. Увидев появившихся в комнате незнакомых людей, он стал медленно подыматься, но дальнейшее все произошло столь быстро, что он не успел ничего осознать. Турок сделал по направлению к нему большой шаг и снизу вверх нанес неуловимый сильный удар ножом…

Потом они уложили труп в чемодан, убрали квартиру, смыли все свои следы и глубокой ночью выбросили чемодан в Сену.

На следующий день Коротков вернулся в Берлин, где продолжил работу с талантливым немецким ученым Хансом Хайнрихом Кумеровым, получая от него важную научно-техническую информацию. Мария полагала резидентуре в организации связи с Брайтенбахом. Одно время Александр сопровождал жену во время приема материалов от посредника, но он не знал тогда, что головным в этой цепочке является агент Брайтенбах.

В конце июня 1938 года Короткову пришлось свернуть всю работу в Берлине и вновь выехать в Париж. На этот раз с тем же бывшим турецким офицером им предстояло ликвидировать секретаря создаваемого Троцким Четвертого интернационала Рудольфа Клемента. Деятельное участие в операции принял агент советской разведки Александр Таубман. Именно он смог уговорить Клемента поужинать с друзьями на своей квартире на бульваре Сен-Мишель, где уже находились турок и Коротков… Тело Клемента было обнаружено и опознано полицией спустя некоторое время, но Короткова к тому моменту в Париже уже не было.

В конце тридцать восьмого бразды правления в НКВД официально взял в свои руки Лаврентий Берия. Его выдвиженец Деканозов возглавил Иностранный отдел.

На следующей день Берия собрал весь отдел, представил Деканозова и, зловеще поблескивая стеклами пенсне, объявил суровым тоном о создании специальной комиссии по проверке всех оперативных работников. Комиссии предстояло выяснить, как в Иностранном отделе разоблачаются изменники и авантюристы, обманывающие Центральный комитет партии. Все начальники отделений снимались со своих должностей, на их место назначались молодые проверенные выдвиженцы из партийных рядов – Фитин, Гаранин, Леоненко, Лягин.

Не откладывая дело в долгий ящик Берия тут же начал проверку.

– Зарубин! – слова его раздавались в тишине, словно щелчки бича.

Василий Михайлович недавно вернулся с Лизой из Америки и еще не получил назначения.

– Расскажи, – потребовал Берия, – как тебя завербовала немецкая разведка? Как ты предавал Родину?

Зарубин побледнел, ладони непроизвольно сжались в кулаки, но он сумел взять себя в руки.

– Я никого никогда не предавал, а всегда честно выполнял поручения партии и руководства! – голос от волнения дрожал, но внешне он держался с достоинством и говорил негромко, но достаточно отчетливо, не мигая глядя прямо в зрачки Берии. Тот не выдержал и отвел взгляд.

– Садись! Разберемся в твоем деле, – бросил нарком.

Аналогичным образом Берия начал «беседовать» с другими сотрудниками. «Только не сорваться и не наговорить лишнего», – думал Александр, и волнение его усиливалось по мере приближения его очереди. Словно издалека донеслась до него фамилия «Коротков» и, подымаясь, он про себя решил: «Буду отвечать, как Зарубин».

– Ну, теперь ты расскажи, как тебя вербовала французская и германская разведка, – спросил Берия, но уже без прежнего энтузиазма.

– Никто меня не вербовал, я всегда честно выполнял указания руководства, – четко проговорил Александр и замолчал.

– Садись! Будем еще с тобой разбираться, – последовал ответ.

Все собранные «английские, французские, немецкие и другие шпионы» вели себя с достоинством и уверенно отводили от себя клевету. Убедившись, что его экзекуция никаких результатов не дает, Берия прекратил собрание и удалился. Его ближайшие подчиненные тоже молча последовали за ним.

Через пару дней Зарубина, Ахмерова, Григорьева понизили в должности до стажеров и назначили подчиненными к молодым сотрудникам. Так начался у них «испытательный срок».

Александра, единственного из названных на совещании, пригласил кадровик и объявил, что он увольняется из органов государственной безопасности. Несколько позже так же поступили с Фишером.

Потом Александру намекнули, что его увольняют за связь с Орловым, который из Испании бежал в Америку, а также за то, что отец и брат Александра репрессированы.

В сознании это не укладывалось. Ему, неоднократно рисковавшему жизнью при выполнении заданий самого вождя, отказывают в политическом доверии! Несколько дней он не мог прийти в себя, замкнулся, ни с кем не разговаривал. Потом сел и написал личное письмо Берии, в которое указал наиболее важные вехи своей жизни, по пунктам отвел все обвинения против себя и попросил пересмотреть решение об его увольнении. «Я считал, что шел на полезное для партии дело, – писал он. – И потому ни минуты не колебался подвергнуть себя риску, поплатиться за это каторгой или виселицей. А, что в случае провала было бы именно так, у меня есть все основания думать, так как хотя я, вероятно, и продавался разоблаченными ныне врагами народа, сам, однако, не продавался, и у меня не было ни намерений, ни желаний, ни причин для этого».

Отправив письмо, он стал ждать. Наверное, это были самые тяжелые дни в его жизни. Сейчас в его памяти они встают одной черной полосой. Неопределенность положения, неизвестность, беспокойство за будущее свое и родственников не давали покоя ни днем, ни ночью. Наконец в декабре ему позвонил все тот же кадровик, пригласил на Лубянку и, ничего толком не объяснив, объявил, что вновь зачислен в кадры. Утряслись дела и у других опальных чекистов.

Кажется, в середине июня, после обеда, поднявшись к себе на четвертый этаж, Коротков узнал от дежурного, что его разыскивает заместитель начальника отдела Судоплатов. Александр набрал номер его телефона:

– Павел Анатольевич! Коротков. Вы меня спрашивали?

– Да, зайдите минут через пятнадцать.

Ровно через пятнадцать минут Коротков открыл дверь хорошо знакового ему кабинета. Павел Судоплатов, среднего роста, широкоплечий, красивый мужчина, в возрасте чуть больше тридцати, имел уже за плечами большой опыт оперативной работы, в том числе в подполье за границей. С подчиненными он держался сдержанно и официально. Стремительные перемены в его положении, когда из жертвы, исключенной из партии за связь с врагами народа и уже готовой к закланию, он в течение суток превратился в фигуру первой величины в отделе, выполняющей личные указания наркома внутренних дел Берия, вызывали тайные пересуды, особенно у тех, кто ретиво нападал на него во время чистки.

– Садитесь! – предложил Судоплатов. – Прочтите это письмо. Написал его наш агент Брайтенбах, с которым в свое время работал Зарубин. Связь с ним была прервана.

Судоплатов протянул Александру два листа бумаги, исписанных мелким почерком на немецком языке. Отдельно уже был сделан перевод на русский язык. Коротков взял подлинники стал читать.