— Это я взяла ковбойскую, — по инерции произносит Елизавета. — А Карлуша… Моего отца зовут Карлуша… Карлуша взял тирольскую, потому что он немец.

— Настоящий немец?

— Конечно.

— И вы живете в Германии?

— Нет. Мы живем здесь.

— И я живу здесь. Разве не здорово?

— Лучше и быть не может.

— Я часто о тебе вспоминал. Все это время… Знаешь, как я жалел, что не подошел тогда? Но было бы глупо подходить… Наверное, твоему отцу это бы не слишком понравилось…

— Что бы ему не понравилось?

— Что его дочь приглянулась какому-то сомнительному типу…

— А ты сомнительный тип?

— Нет… Но он вполне мог так подумать.

— А я тебе приглянулась?

— Очень.

— Ты случайно не токарь-карусельщик?

— Нет, а что?

— Мои подруги говорят, что на меня может запасть только токарь-карусельщик. Что токарь-карусельщик — мой потолок.

— Твои подруги — дуры. А я не токарь-карусельщик. Но если для тебя принципиально, чтобы я был токарем-карусельщиком… Я могу сменить работу…

— Совершенно непринципиально.

— Вообще-то я художник-оформитель. Оформляю витрины в магазинах. Половина Каменноостровского — моих рук дело. Могу устроить экскурсию… По местам, так сказать, боевой славы…

— Потрясная идея. Значит, ты когда-то увидел меня в парке аттракционов… Зимой — в парке аттракционов.

— Это была нехолодная зима.

— Но в тот день шел снег?

— Да. По-моему, это был единственный снег в ту зиму…

Так и есть. Достоверен только снег. Все остальное — никогда и нигде не случалось. Парка аттракционов не существует — это все Карлушина придумка. Жалкие потуги скрыть истину: в тот вечер они встречались с женщиной, давшей себе когда-то труд произвести на свет Елизавету Гейнзе. Карлуша любил эту женщину, но оказался не нужен ей. И Елизавета оказалась ей не нужна.

Что женщина и продемонстрировала.

Да и бог с ней, с женщиной. Лучше бы ее не было никогда. Лучше бы ее не было, а парк аттракционов — был. Тогда бы все встало на свои места. Тогда Елизавета могла быть счастлива — рядом с этим парнем, Иваном.

Инопланетным дельфином.

Тогда она могла преспокойно отправиться с ним в киношку на Бельмондо. На экскурсию по Каменноостровскому, где каждая вторая витрина сочинена его руками. Она могла отправиться с ним куда угодно, куда бы он сказал, куда бы подумал, но… этого никогда и нигде не случалось.

Следовательно, нет и беловолосого гиганта с рыжим рюкзаком. И бедной, некрепкой на голову Елизавете Гейнзе все только кажется. Ведь оранжевого автобуса и остановки, венчающей целую россыпь цельнометаллических улиц тоже, по большому счету, не существует…

Бедная-бедная, сумасшедшая Элизабэтиха. Тронувшийся умом рикиси Онокуни. Несчастный и безумный блюмхен.

— Эй, что-то случилось? — дельфин озадачен. — Ты вроде как расстроена чем-то?

— Ничем я не расстроена.

— Ты, наверное, не веришь мне?

— Почему? Верю. Но можно я пойду?

— Ты не веришь… Я же вижу… Подожди, я тебе покажу кое-что…

Просто наказание какое-то, божья кара!.. Беловолосый Иван реален так, как не был реален еще никто в Елизаветиной жизни. Он реальнее Пирога и Шалимара (теперь и не вспомнить, как они выглядят на самом деле); реальнее Праматери и честного андроида А. А. Уразгильдиевой, реальнее официантов в кафе; реальнее счетов за квартиру и телефон, реальнее двуцветного Ильинского шарфа и Карлушиного аккордеона «WELTMEISTER»; реальнее припаркованных у кафе «Газели» и похожего на крокодила джипа «Infinity». Елизавета в состоянии разглядеть любую, самую мельчайшую деталь его одежды, его лица. На черной ветровке, спрятанной под курткой, написано: «Leon Bourgeois, 84», верхняя пуговица на куртке оторвана с мясом, на правом рукаве — след от широкого мазка белой краской.

У него обветренные губы.

Простенькая серебряная сережка в ухе — в виде кольца.

В режиме самого что ни на есть реального времени он развязывает рюкзак, роется в нем и вынимает потрепанный блокнот.

Не Молескин — другой.

— Вот, смотри! Я рисовал тебя по памяти… — торжественно произносит он. — Я рисовал тебя, видишь!..

Блокнот со слегка пожелтевшими, расслоившимися и кое-где смятыми и надорванными страницами перекочевывает в дрожащие пальцы Елизаветы — его тяжесть хоть и не велика, но тоже вполне реальна. Она видит себя, никаких сомнений быть не может. На целых двух набросках. На трех. На трех и еще на одном, он лежит отдельно, в самом конце блокнота. И он — самый удачный, самый лучший. И даже на нем Елизавета вовсе не красавица, как декларировал инопланетный дельфин.

Она не красавица, но что-то такое в ней есть. Что-то, что-то… что-то, что позволяет перепуганным мальчикам и девочкам доверять ей свои маленькие руки, свои ладони. Но тогда, три года назад… или чуть больше… ничего такого не было и в помине. А он увидел ее такой, какой не видел еще никто. Не хотел видеть. Это потом появились Праматерь Всего Сущего, Илья и все остальные.

Но он был первым, инопланетный дельфин.

И если этого никогда и нигде не случалось, то как объяснить наброски? Она сошла с ума — вот и все объяснение.

— Теперь ты видишь? Теперь ты веришь мне?

— Да.

Елизавета — сумасшедшая. Но она скорее чувствует себя несчастной, чем сумасшедшей. В висящем на противоположной стене зеркале отражается его светло-голубая джинсовая куртка и торчащий над воротом капюшон. Если бы там была пустота и Иван скромно признался, что он вампир, — ей стало бы легче. Ведь она перечитала массу литературы о вампирах, пересмотрела массу фильмов, и нашла Гэри Олдмэна в роли Дракулы привлекательным не хуже Венсана Переса. И даже пускалась в праздные рассуждения относительно того, смогла бы она полюбить вампира или нет.

Теперь Елизавета знает точно: ни за что на свете она не полюбила бы вампира. А также китайца, араба, ВИЧ-инфицированного и прочих, прочих, прочих.

Единственный, кого она могла бы полюбить по-настоящему, стоит сейчас перед ней. И совершенно неизвестно, существует он на самом деле или нет.

Елизавете нужен взгляд со стороны. Как можно более циничный, приземленный, рациональный. Взгляд Пирога, взгляд Шалимара. Жаль, что Шалимар не пришла, пропустив тем самым календарную встречу. Жаль и в то же время хорошо, что она не пришла. Просто расчудесно! Ведь если инопланетный дельфин все же существует и Шалимар увидит его — она не удержится от дешевого флирта с таким ослепительным красавцем. И он конечно, поведется, напрочь позабудет о Елизавете и переключится на сексуальную цыпочку Шалимара. Как это она говорила когда-то? — Если бы у Лайзы кто-то возник… минут эдак на десять… То на одиннадцатой он бы переметнулся ко мне.