— Нет. — В действительности Галлахер обижен: опять оказался ни с чем. — Бьюсь об заклад, что объединенных христиан подкармливали пробравшиеся в партию богатые евреи.

— Очень может быть.

— Жена настаивала, чтобы я порвал с ними.

— Как она поживает?

— Хорошо, — отвечает Галлахер. (Он представляет, как она спит сейчас, слышит ее громкий, прямо-таки мужской храп.)

— Значит, семейная жизнь идет отлично? А где ты сейчас работаешь?

— Устроился шофером, вожу грузовик. Как и мой старик…

«Мэри купила кружевную скатерть на стол», — вспоминает он.

— Слушай, эти красные выдвигают Макджилиса, ну, знаешь, того черного ирландца, если он только когда-нибудь был ирландцем. Представь себе, парень отрекся от своей религии. Он, правда, не очень-то беспокоит наших на первичных выборах. А вот в этом округе есть кучка членов профсоюза, и Макнамара сказал, чтобы мы хорошо себя показали в этом районе, чтобы они не перетащили на свою сторону еще больше избирателей.

— Привлечем подставных избирателей, что ли? — спрашивает Галлахер.

— Это само собой, но у меня есть одна маленькая идейка.

Его собеседник достает из бумажного мешка несколько бутылок кетчупа и начинает поливать соусом тротуар.

— Что ты делаешь?

— О, это остроумнейшая штука. Это дело поможет нам добиться своего. Понимаешь, это очень хорошая мысль: стой здесь и раздавай листовки, призывающие голосовать за Хейни, а заодно скажешь пару слов. Так мы не промахнемся.

— Неплохо придумано. («Почему мне не пришло это в голову?») Твоя идея?

— Целиком. Когда я рассказал о ней Маку, он просто обалдел.

Позвонил в полицию сержанту Нолану и попросил выделить на избирательный участок двух полицейских, которые не будут нам мешать.

Галлахер стоит у лужи кетчупа. Как только на участке появляются первые избиратели, он разражается речью:

— Смотрите, смотрите, что делается! Это кровь! Вот что случается с честными американцами, когда они пытаются голосовать против красного. Их избивают иностранцы, поддерживающие Макджилиса. Это работа Макджилиса. Кровь! Человеческая кровь!..

Поток избирателей на время редеет. Галлахер рассматривает лужу кетчупа, который кажется ему слишком красным. Он посыпает лужу пылью. «Вкалываешь, вкалываешь, а у какого-нибудь умника появляется хорошая идейка, и все заслуги его. Эти проклятые красные. Из-за них все мои несчастья».

— Смотрите, смотрите! — снова кричит он подходящим избирателям.

— Куда ты собрался, Рой? — спрашивает Мэри. Ее любопытство злит Галлахера. Он поворачивается в дверях и кивает головой.

— Просто пройтись…

Мэри разрезает картофелину пополам и кладет в рот большой кусок. Кусочки вареного картофеля прилипают к ее губам. Это раздражает Галлахера.

— Почему ты всегда ешь картошку? — спрашивает он.

— У нас есть мясо, Рой, — отвечает Мэри.

— Знаю, — произносит Галлахер.

У него в голове целая куча вопросов. Он хочет спросить жену, почему она никогда не ест вместе с ним, а всегда сначала кормит его. И еще он хочет сказать ей, что ему не нравится, когда она расспрашивает, куда он идет.

— Уж не идешь ли ты на собрание объединенных христиан? — спрашивает она.

— А тебе какое дело! — раздраженно отвечает Галлахер. («Почему она всегда расхаживает дома в комбинации?»)

— Наживешь ты там себе неприятностей, Рой. Не нравятся мне эти люди, они испортят тебе отношения с клубом. Ты же знаешь, сейчас идет война, и клуб совсем порвал с объединенными христианами.

— Ничего опасного здесь нет, — обрывает он Мэри, — оставь ты меня в покое, черт возьми!

— Не ругайся, Рой.

Галлахер хлопает дверью и уходит. Падает редкий снег, под подошвами хрустит подернувший лужицы лед. Галлахер чихает. «Мужчине надо иногда выбираться из дому и… и позволять себе кое-что. У меня ведь есть кой-какие идеалы, за которые надо бороться в организации, а она пытается меня удержать. Когда-нибудь все-таки я проберусь наверх», — думает он.

Воздух в зале теплый, от калориферов пахнет металлом, воняет высыхающей мокрой одеждой. Бросив на пыльный пол окурок, Галлахер растирает его ногой.

— Пусть мы вступили в войну, — говорит оратор, — мы должны сражаться за свою страну, но не следует забывать наших личных врагов. — Оратор ударяет кулаком по столу, покрытому флагом с крестом. — Чуждые элементы, вот от кого нам надо избавиться. Мы должны покончить с силами, которые вступают в заговор с целью захватить власть в стране. (Одобрительный рев сотни мужчин, сидящих на складных стульях.) Мы должны сплотиться, в противном случае нашим женщинам грозит насилие.

— Вот это да! — произносит сосед Галлахера.

— Да, Уот прав, — поддакивает Галлахер. Он чувствует, как в нем закипает ярость.

— Кто отобрал у нас работу? Кто пытается залезть на ваших жен, дочерей и даже матерей? Эти люди ни перед чем не останавливаются. Кто подминает вас под себя только потому, что вы не красный и не еврей, потому, что вы не желаете кланяться перед каждым, кто не чтит имя божия, для которого нет ничего святого?

— Перебить их всех! — взвизгивает Галлахер. От возбуждения его трясет.

— Вот именно! Мы хотим очистить от них страну. После войны создадим настоящую организацию. Вот у меня есть телеграммы от наших соотечественников, патриотов и друзей — все они придерживаются тех же взглядов, что и мы. Ребята, вы все в выгодном положении. Те, кто уйдет в армию, должны научиться владеть оружием, чтобы потом… Я думаю, вы поняли, что я хочу сказать. Мы отнюдь не побеждены, нас становится все больше и больше.

После собрания Галлахер отправляется в бар. В горле першит, и весь он в каком-то болезненном напряжении.

Понемногу ярость растворяется в выпитом пиве, он делается угрюмым, ему обидно.

— Они всегда надувают нас в последнюю минуту, — говорит Галлахер сидящему рядом мужчине, вместе с которым вышел с собрания.

— Заговор, — уверенно заявляет тот.

— Конечно заговор, и во всем виноваты эти проклятые ублюдки. Но им не удастся сломить меня, я еще добьюсь своего.

По пути домой Галлахер поскользнулся и упал в лужу. Штанина намокает от низа до самого бедра.

— А-а, чтоб тебя!.. — смачно ругается он. — Люди пропадают из-за этих заговоров… но я-то не дамся, меня не проведешь.

Шатаясь, Галлахер вваливается домой, сбрасывает пальто. Он замерз, беспрерывно чихает и ругается.

Заснувшая в кресле Мэри просыпается, изумленно смотрит на него.

— Ты весь мокрый! — восклицает она.

— И это все, что ты можешь сказать?