7. Не дай бог, Саша Сацкий вспомнит горькую шутку, что обещал похоронить меня где-то у реки, т. к. после инфарктных дел меня лечила вода, и только вода. «Если тебе при жизни не дали 3 сотки у воды, чтобы ты мог жить и работать, то мы добьемся, чтобы тебе дали 2 м. у Днепра…» Горькая шутка. Но пусть снимет с себя эту обязанность, которая может стать обязательной. По двум причинам. 1. Долго хлопотать, да и не тот я человек, чтобы лежать где-то не НА районом посте. А второе и главное – я никогда ничего не просил для себя живым, то пусть, уж, я буду таким и после. А то «шутки» могут обернуться другим боком.

Художник не просит, а если просит, то он деляга.

8. Пусть Алим и Вилорий споют

«Журавли», «Сережку с Малой Бронной…», «Бери шинель» и «Этот день Победы…». И все. Они не откажут. Или запишут на магнитофон, но своими голосами.

А потом, где-нибудь, а то «не поймут» – пусть 2 эскадрилья «врежет» «Смуглянку» от начала и до конца…

Очень жалею, что ничего не успел сделать путного. Хотелось вырвать студию из масштабов левчуковских. Ну, это уже делать Вам!

Вы заметили, что режиссер я не по диплому, а по призванию? Даже свои похороны режиссирую?! Во дает!

Но за этой горьковатой иронией – большая горькая правда и тоска.

Помогите, пожалуйста, моим ребятам!

Спасибо и пока!

Л. БЫКОВ.

Передайте С. Д. Бесклубенко, с которым я встречался 4 раза в жизни, что я его считал коммунистом с большой буквы, как своего папу и себя, хоть последнее и звучит фанфаронски».

Надо сказать, что у Эмилии Косничук, передавшей завещание, были большие неприятности из-за того, что она вовремя этого не сделала. Она написала восемь объяснительных записок. Ее замучили вопросом – как же могло случиться, что она так долго не замечала тот злополучный конверт. Ответа не было. «Ни понять, ни объяснить это невозможно, – оправдывалась она. – Кстати, я храню письма Быкова, адресованные мне и написанные в те же дни, что и завещание. Они датированы. Каждое подтверждает, что Леонид пребывал в глубоком отчаянии и депрессии».

Вот что писал он 20 апреля 1976 года из санатория «Конча-Заспа», где восстанавливался после инфаркта: «Глубокая ночь… Осталась во мне только злость какая-то. Уже не пойму – на что? Но комок злости. Тупой, как сердечная боль. Но и злость отупевшая.

Все цветет, лопаются почки, поют уже соловьи. Красота здесь отменно-номенклатурная: начальство отдыхает часто. Но очень странно, что понимаю это только умом (остатками). Часами смотрю на воду (разлив большой). А жить не хочется. Это не фраза кокетничающего юноши. Нет. Просто не вижу смысла. Раньше хотелось достать клочок земли, построить халупу своими руками. Где-то у воды, в лесу. А сейчас даже этого не хочется. Что-то вроде робота. Картину, конечно, досниму. Что-то сломалось во мне. А ремонту не подлежит. Ну, пока… Очевидно, зря «откачали» в Стражеско.

Привет «Юности» от старости. Л. Б. Все-все бессмысленно. Кроме природы. Мы – навоз».

Действительно, депрессия налицо! Да еще какая. Позже друзья вспоминали, что последние годы слово «смерть» частенько звучало, в том числе и в юмористическом контексте в речах Быкова. Вот, скажем, что он писал в 1973 году о предстоящем отъезде на Колумбийский кинофестиваль: «Утверждают, перелет над океаном и джунглями таит в себе некоторое очарование и кое-какие шансы оказаться в желудке акулы, крокодила и прочих рептилий. Если случится ЧП, слух о моей смерти считайте несколько преувеличенным… и не спешите первые три года поднять рюмки».

Что же касается завещания… Мистика какая-то – редактор, посчитав письмо обычным деловым посланием, тут же забывает о нем. Неужели человек не чувствует энергетику письма? То, что Леонид Федорович, увлеченный работой, за три года так ни разу о нем не вспомнил, неудивительно – не до того ему было. Непонятно другое – как случилось, что 8 апреля Иван Миколайчук читает завещание, а 11-го Леонида Федоровича Быкова не стало…

В интервью газете «Совершенно секретно» 9 апреля 2003 года Марьяна Быкова рассказала, что семья так и не видела письма, которое впоследствии нарекли «завещанием Быкова», только много слышала о нем. «Да и с ним все не так, как пишут, – уверяет Марьяна. – Вы, наверное, заметили, что дают интервью одни и те же люди, представляя все в выгодном для них свете?.. Как человек, перенесший три инфаркта, папа понимал, что ему осталось немного. Но не стал собирать всю семью, чтобы отдать распоряжение, как нам жить дальше. Он сделал это в своем стиле – на маленьком листочке, который назвал «А если это конец…». Мы нашли его уже после папиной гибели. И о многих вещах он нас предупредил».

Ты ушел туда, откуда не приходят —

Так близка была тебе чужая боль…

В нашем равнодушном хороводе

Ты избрал последнюю гастроль…

Из передачи Леонида Филатова «Чтобы помнили…»

Чтобы понять, почему погиб Леонид Быков, надо знать, как он жил, – считала его дочь и была абсолютно права. Леонид Федорович так и не научился беречь себя и жить в щадящем режиме. Три инфаркта, которые он перенес к пятидесяти годам, были тому красноречивым подтверждением и возникли не на пустом месте. Мало кто знал, что последнее время сердечные приступы следовали один за другим. Леонида Федоровича преследовали звонки с тяжелым молчанием в трубке.

За четыре месяца до гибели ему исполнилось пятьдесят лет. Он отказался от «чествования» на студии, сказав: «Вы не спешите с генеральной репетицией моих похорон…» А на следующий день получил странную поздравительную открытку в траурной рамке с погребальным сюжетом – репродукцией картины А. Л. Витберга «Оплакивание Гектора», с невнятной закорючкой вместо подписи и пожеланием долгих лет…

Леонид Федорович очень изменился тогда… Это заметили все. Наверное, он что-то такое знал, предчувствовал, потому что однажды, придя домой, сказал домочадцам: «Ребята, пора избавляться от машины!» Столь странное сообщение прозвучало из его уст, как гром средь ясного неба. Машина была необходима семье. Она стала спасением, возможностью вырваться из городской суеты. Чуть позже Леонид Быков признался дочери: «Меня предупредили», но ничего толком объяснять не стал.

Накануне гибели, 10 апреля 1979 года, у Леонида Федоровича случился очередной сердечный приступ. Дочь Марьяна, ни на минуту не отходившая от отца, вспоминает тот вечер: «Приезжали «Скорые», которые не могли вколоть ему укол, настолько тягучей уже была его кровь. Когда ему все же сделали, наконец, несколько уколов, его, бедного, на диване прямо подбрасывало – сердце снова «пошло». Мы держали его все, обкладывали грелками, обтирали горячей водой руки, ноги… И вытащили».

Когда через пару часов приступ миновал, и Леонид Федорович пришел в себя, первое, что он спросил: «Как Тамара?» Жена лежала в другой комнате, тоже болела. За нее муж переживал куда больше, чем за себя.

…Ночью он проснулся, прислушался к сердцу – сколько оно еще выдержит? Сейчас пугало не это. Его мучила мысль – как давно жена и дети жили без страха и боли… Вопрос о даче, домике у воды возник после второго инфаркта, когда врачи «прописали» Леониду Федоровичу пустынное место и посильный физический труд. Огород его не особенно интересовал, но, обожая рыбалку, он увлекся этой мыслью. «Выбивать» и просить Быков не умел, и, когда знакомые предложили ему участок в 120 км от Киева, в маленьком селе Страхолесье Чернобыльского района с огородом, выходящим к Киевскому морю, он согласился и начал там «стройку века» – «возведение» щитового объекта. Рыбачий домик он строил с множеством бюрократических приключений, о чем с удовольствием рассказывал друзьям. В ту весну половодье выдалось бурным. Глава семьи решил съездить, проверить, не затоплен ли домик, а заодно расплатиться с рабочими за очередной этап строительства…