— И где же эта скала? — поинтересовался Цезарь, задумчиво вглядываясь в даль.

— В трех днях пути отсюда, в направлении на север. Ее совсем не трудно заметить: вершину венчают каменные пальцы. Узнаешь сразу. Там он будет тебя ждать.

— А если я нарушу условия? — поинтересовался Цезарь.

Воин пожал плечами.

— В таком случае ты его не увидишь, а он сочтет себя преданным. Разгорится война — до победного конца.

Усмешка, с которой посланник взглянул на римских воинов, не оставляла сомнений в серьезности намерений. В это мгновение показался Кабера. Старик шел медленно, опираясь на палку. Посыльный бережно поддерживал его. Тяжелый путь утомил целителя, но при виде столь необычной формы черепа взгляд его заметно оживился.

— Передай господину, Редульф, что я встречусь с ним в назначенном месте, — произнес Цезарь. — Из уважения к той дружбе, которую даровал ему мой город, мы встретимся мирно, у той скалы, которую ты назвал. Теперь же поспеши и передай все, что видел и слышал.

Редульфа подобное обращение обидело. Окинув ряды римских легионеров презрительным взглядом, он быстрым шагом направился к лошади. Юлий заметил, что Брут поставил всадников таким образом, что чужестранцу пришлось ехать вдоль их строя. Ни разу не оглянувшись и даже не посмотрев по сторонам, он быстро поскакал на север.

Подъехал Брут и, спешившись, подошел к другу.

— Клянусь Марсом, этот парень выглядит очень странно, — заговорил он. Кое-кто из стоящих поблизости воинов Десятого легиона все еще держал пальцы сложенными против нечистой силы. Центурион нахмурился, заметив, что для самых суеверных встреча даром не прошла.

— Что скажешь, Кабера? — обратился Цезарь к целителю. — Ты его видел. Что это, родовая травма?

Кабера задумчиво посмотрел вслед удаляющемуся всаднику.

— Никогда еще не видел такой симметричной деформации, как будто ее создали искусственно. Не знаю, Цезарь. Возможно, при ближайшем рассмотрении я смог бы сказать что-нибудь более определенное. Но подумаю.

— Насколько можно понять, этот Ариовист не просит мира и не пытается избавить нас от необходимости иметь дело с его уродливыми подданными? — поинтересовался Брут.

— Нет, пока об этом ничего не слышно. Правда, увидев, что мы приближаемся, он неожиданно передумал и решил встретиться со мной. Удивительно, как вид римских легионов способен влиять на настроение врагов, — с улыбкой ответил Юлий. Впрочем, улыбка исчезла, едва он вспомнил об условиях германского короля. — Он требует, чтобы на место встречи я приехал с одной лишь кавалерией, без пеших воинов.

— Что? Надеюсь, ты отказался выполнить это условие? Ни за что не оставлю тебя в руках союзников — галльских всадников. Никогда в жизни. Нельзя давать ему шанс поймать тебя в ловушку, даже если он и называется другом Рима. — Брут разволновался не на шутку.

Юлий нахмурился.

— На нас смотрит весь Рим, Брут. Придется оказать Ариовисту все возможное почтение.

— Мхорбэйн сказал, что его люди живут в седле, — заметил Брут. — Обратил внимание, как этот парень держится на лошади? Если у них все такие, то не стоит отправляться на встречу с горсткой наших всадников, даже с людьми Мхорбэйна в придачу.

— Если честно, я и не собираюсь этого делать, — с уверенной улыбкой возразил Цезарь. — Позови-ка сюда эдуев.

— Что ты задумал? — воскликнул Брут. Неожиданное изменение в настроении полководца озадачило и взволновало его.

Юлий смерил товарища хитрым взглядом.

— Да вот, Брут, решил посадить на коней Десятый легион, — ответил он. — Три тысячи отборных воинов, да кавалерия в придачу — думаю, этого окажется достаточно, чтобы подрезать крылышки германскому ястребу. Так ведь?

Помпей закончил обращение к сенату и попросил присутствующих высказать свое мнение. Среди трехсот членов курии ощущалось напряжение, однако только открытая дискуссия могла ликвидировать опасность непосредственного противостояния, а может быть, и насилия. Подумав об этом, Помпей взглянул туда, где сидел Клодий — огромный человек с бритой головой. Родился он в городских трущобах, а в сенат попал лишь благодаря собственной напористости и бесцеремонности. Никто из соперников просто не смог с ним справиться. После того как монополия на всю торговлю оказалась в руках Красса, Клодию следовало найти себе тихое местечко и спрятаться, но вместо этого он, подсчитав убытки, прорвался в сенат. Вглядевшись в грубые, с явным налетом жестокости черты, Помпей невольно вздрогнул, но попытался успокоиться, сказав себе, что многое из услышанного может быть сильным преувеличением. Если же слухи правдивы, то значит, что под видимым Римом прячется еще один город, тот, полноправным властителем которого можно назвать громадного опасного человека. Мощная фигура неизменно маячила на каждом собрании сената. Если же с выступлениями и требованиями Клодия не соглашались, то по всему городу, словно по команде, начинали рыскать банды разбойников. Причем, стоило только легионерам выйти на их след, они моментально растворялись в лабиринтах узких переулков. Клодий вел себя хитро: на заседаниях он с пеной у рта осуждал беспорядки, а когда ему указывали на то обстоятельство, что они находятся в прямой связи с уколами его честолюбию, лишь изумленно воздевал руки.

Возращение должностей избираемых трибунов выбило из-под ног Клодия существенную опору. После позорной похоронной процессии, которая состоялась два месяца назад на форуме, Помпей последовал совету Красса. Результат получился впечатляющим: лишь один из бывших обладателей мандата снова вернулся в сенат. Переменчивая в своих пристрастиях чернь второй пост отдала совершенно иному человеку. Недруги Помпея сразу же начали обхаживать избранника со всех сторон, однако он до сих пор никак не проявил собственных предпочтений.

Возможно, Клодий и не имел отношения к избранию, однако у Помпея на сей счет существовали серьезные сомнения. Великан не остановился бы даже перед угрозами целым семьям, чтобы повлиять на их выбор. Помпей и сам был свидетелем того, как приличные люди изменяли мнение без всяких видимых поводов. Стоя рядом с Клодием, они избегали взгляда Помпея, и при виде триумфа торговца римскому правителю едва удавалось сдержать гнев. В результате Рим беднел на глазах: бесплатная раздача хлеба составила уже пятую часть бюджета города, причем число нуждающихся постоянно возрастало. Помпей знал, что самых отчаянных сторонников Клодий находил среди безродных разбойников, которые толпами осаждали город. Доказать это было трудно, однако не приходилось сомневаться, что существенная доля зерна так и не попадала в самые бедные семьи, а вместо этого отправлялась в темные закоулки, где Клодий вместе с себе подобными покупал людские жизни с такой же легкостью, с какой продавал пшеницу.

Помпей знаком пригласил высказаться Светония, а сам сел. Молодой сенатор поднялся со скамьи и слегка откашлялся. Помпей даже взглядом не позволил себе выразить истинного отношения к этому человеку, хотя давно презирал его за подлость и неразборчивость в средствах. Сейчас Клодий осыпал его похвалами и деньгами, а потому Светоний вел себя чрезвычайно уверенно. Говорил он достаточно гладко и ярко, так что без особого труда удерживал внимание сенаторов, а открытая поддержка Клодия позволяла ему ощущать собственную значимость.