У дальней стены на коленях стоял Одиссей и молился перед алтарем около грубой статуей Афины. Дамастор стоял прямо за ним, высоко подняв меч над головой царевича, явно собираясь его опустить. Если бы Эперит появился мгновением раньше, то, возможно, ему удалось бы что-то сделать. Но он подвел друга и богиню, которая доверила ему его защиту.

Но когда отчаяние заставляло его опустить руки, душа юноши вдруг обнаружила, что есть место, дальше которого она не отступит. Самообвинение ударилось о бронзовый стержень характера, и Эперит нашел в себе новые силы и решимость. Еще не все потеряно, сказал он себе, пока еще Одиссей жив.

Что-то сдержало руку Дамастора от нанесения смертельного удара. Слова Одиссея сливались в единую монотонную речь, и Эперит находился слишком далеко, чтобы их разобрать. Удивляясь сам себя, он бросился в маленькое помещение, намереваясь своим мечом нанести удар по изменнику. В то же мгновение нечто невидимое, что удерживало руку предателя, отпустило его, Дамастор опустил меч для смертельного улара, который пройдет сквозь кожу, кости и мышцы шеи Одиссея. Царевич наконец-то понял, что он не один, начал поворачивать голову.

Но Дамастор уже потерпел неудачу. Край меча Эперита опустился на его руку над локтем.

Сила удара оказалась такой, что меч прошел сквозь плоть и кость, и нижняя часть конечности с оружием, все еще удерживаемым замершими пальцами, полетела по воздуху в один из дальних углов храма. Кровь хлынула из обрубка фонтаном, струя била то сильнее, то ослабевала. Большие капли забрызгали Одиссея и алтарь, у которого он молился. Дамастор резко развернулся, частично это произошло от удара меча Эперита. Он в неверии округлившимися глазами уставился на изуродованную конечность и на того, кто его атаковал.

А затем факел погас.

Все помещение внезапно погрузилось во тьму. На мгновение Эперит ослеп и растерялся. Поскольку он ничего не видел, то замер на месте и стал полагаться только на слух. Но из-за внезапной темноты в храме также воцарилась ставящая в тупик тишина. В ней слышалось только тихое шипение погасшего факела. Единственным местом, на котором можно было сосредоточиться, оставалось тусклое свечение одной красной точки.

Потом рядом послышалось шарканье, и Эперит сделал шаг назад. К этому времени глаза уже начали привыкать к тусклому свету, идущему от дверного проема, и он увидел смутные очертания фигур в храме. Дамастор упал на колени, прижимая остатки руки к боку, он рыдал. Юноша увидел, как Одиссей встал и отступил к алтарю.

— Это ты, Эперит? — прошептал Одиссей.

— Да.

Меч в руке Эперита казался тяжелым, мышцы напряглись, и он не мог решить, прикончить ли ему Дамастора или сохранить врагу жизнь. Два шага вперед — и взмах огромного меча положит конец предательству и отправит душу изменника в подземное царство на вечный позор и бесчестье. Но в ужасающем зрелище было что-то, что не позволяло юноше еще пролить кровь. Кровь из изуродованной конечности брызгала на алтарь, словно это была пародия на человеческое жертвоприношение.

Эперит сделал шаг к стоящей на коленях фигуре.

— Вставай, Дамастор. Нужно перевязать твою рану до того, как ты умрешь от потери крови.

— Будь ты проклят! — ответил Дамастор, с трудом поднимаясь на ноги.

Тусклый блеск кинжала был предупреждением Эпериту, но оно пришло слишком поздно.

Он не успел даже шевельнуться, а острие уже разрезало ему грудь. Сильная боль напоминала огонь, распространяющийся по телу. Лезвие входило в его тело медленно и легко, его ничто не останавливало. Потом у него из горла вырвался крик боли, а все мышцы сжались, и юноша тяжело рухнул на грязный пол.

Молодой воин посмотрел вверх и увидел, как темная фигура Дамастора маячит над ним и, как кажется, поднимается все выше и выше, как высокое дерево. Сам же Эперит проскальзывал все дальше и дальше в землю под собой. Его безжалостно тянул вниз гигантский огненный кинжал, воткнутый в сердце. Затем он почувствовал темную липкую жидкость — это его кровь вытекала сквозь пальцы и струилась вниз по груди. Она впитывалась в ткань туники, подаренной ему Клитемнестрой, одежда становилась тяжелой и прилипала к коже. А затем движение вниз прекратилось, и Эперит оказался просто лежащим на полу храма, лениво глядя вверх затуманенным взором. Он был пригвожден к полу разорвавшим его тело ножом Дамастора.

В поле его зрения появился Одиссей, который, словно лев, прыгнул на Дамастора. Они оба исчезли из поля зрения Эперита. Где-то вдали слышались звуки схватки, а потом юноша почувствовал, что кинжал вынимают из его тела, где он застрял между ребер.

Эперит больше не был пригвожден к полу и довольно легко встал. Казалось, ему совсем не мешает рана, суставы не скрипят, как обычно, не стонут мышцы и кости. Он повернулся и увидел Одиссея и Дамастора. Пальцы царевича сжались на горле предателя, и сын Лаэрта всем своим весом давил на них. Изменник бил окровавленным обрубком по боку Одиссея, одновременно стараясь хватать ртом воздух. Но это было бесполезно. Однако он все равно отчаянно пытался сбросить напавшего на него Одиссея и начать снова дышать.

Казалось, что прошла вечность перед тем, как огромная рука прекратила дергаться, и еще больше — до того, как Одиссей убрал пальцы с горла Дамастора и встал. Только тогда он развернулся и принялся искать в темноте друга. Эперит хотел что-то ему сказать, привлечь внимание, но слова отказывались вылетать из горла. Затем царевич опустил взгляд на землю у ног Эперита, и крик боли сорвался с его губ.

Он быстро направился к центру помещения и упал на колени, вытянул руки и схватил что-то длинное и тяжелое, затянул себе на колени и склонил голову.

— Эперит! — произнес Одиссей, и молодой воин внезапно понял, что слова адресованы не ему, а тому, что лежит на полу.

Его охватил леденящий душу страх и дурное предчувствие. Снаружи, вроде бы где-то вдалеке, молодой воин услышал, как что-то приближается к храму, что-то ужасное летит на огромной скорости. Эперит почувствовал желание выбраться из храма и бежать. Но он не только не мог говорить, но и не сумел даже пошевелиться.

Юноша в отчаянии смотрел на тело в руках Одиссея. И когда он начал узнавать его, а правда словно обдала его холодом, молодой воин увидел, как Дамастор поднимается с пола за царевичем.

Но Эперит не чувствовал паники, никакой настоятельной необходимости привлечь к Дамастору внимание Одиссея. Как и он сам, фигура предателя представляла собой только безвредный призрак. Они были мертвы, а звук рассекаемого со свистом воздуха, напоминающего резкие порывы ветра, все приближался. Он был уже около самого входа в храм.

Эперит посмотрел на вход. Мгновение там было пусто, призрачный лунный свет прорезал тьму храма и дразнил юношу последним глотком свободы. Он увидел серебристые скалы и ярко освещенные голые склоны снаружи, приятную, вызывающую отчаяние красоту мира, который теперь оказался для него потерян. А затем свет померк. Высокая фигура в черном одеянии, обладающая одновременно великолепными и ужасными чертами лица, заполнила дверной проем. Вначале вошедший посмотрел на Дамастора, потом перевел взгляд на Эперита.