сильных из местных князей: Владимира Серпуховского и Юрия Звенигородского [Федоров-Давыдов 1981: 82–84; 1989: 219–221].

Хотя ко второй четверти XV в. Москва приняла на себя роль центра земли, выступающего во главе общерусского объединительного процесса, но построенный ею политический союз был еще недостаточно окрепшим.

Н. П. Павлов-Сильванский отмечал: «Присоединение к Москве того или иного княжества часто было номинальным или неполным» [Павлов-Сильванский 1988: 475]. Для первой половины XIV в. К. А. Аверьяновым была показана сложная структура внутреннего устройства земель Северо-Восточной Руси, присоединенных к Москве в конце XIV в. [Аверьянов 2001: 213]. С. А. Фетищев писал, что на территории, подвластной Василию I, «царила пестрота различных форм управления и властвования» [Фетищев 2003: 126]. Таким образом, вполне возможно, что в управлении «куплями» и землями, присоединенными к Москве в конце XIV в. и в XV в., продолжали играть большую роль неизжитые представления о самостоятельном статусе городов-государств. Население этих земель могло видеть в местной власти силу, независимую от московского великого князя.

Москва как город во второй четверти XV в. все еще переживала период становления в своем новом качестве столицы единого государства. События княжения Василия II Темного показали, что существовало несколько факторов, объективно ослаблявших ее положение.

Данные археологических раскопок дают основания предполагать о расхождении высокой политической роли Москвы и уровня ее городского развития: «…малая площадь основного городского поселения не соответствует тому значительному положению, которое в XIV–XV вв. имела Москва как столица растущего государства» [Бойцов 1992: 93–94]. Москва «по своему архитектурному и градостроительному масштабу вплоть до конца XV в. выглядела как удельный город, вотчинная резиденция великого князя» [Русское градостроительное искусство 1993: 206]. Возможно, что на период второй четверти XV в. город не обладал внушительным собственным ополчением, существенно превосходящим то, которое мог собрать местный князь крупного центра Северо-Восточной Руси.

Управление Москвой при Василии II продолжало оставаться совместным и было распределено между представителями всего рода Даниловичей. По этому поводу Ю. Г. Алексеев писал: «Средневековое общественное сознание высоко ценило традицию. После Ивана Даниловича все его потомки исходили из “третного” деления Москвы» [Алексеев 1992: 12]. Наряду с управлением великого князя в столице были расположены дворы удельных князей, имевших свой административный аппарат для получения доходов, управления и суда. Князья могли длительное время жить в Москве, а не в своих уделах. В источниках особое внимание уделено внутренней жизни Москвы, это позволяет сделать вывод о большой роли в ней различных представителей династии Даниловичей [ДДГ: 31–32 (№ 11), 33 (№ 12)] (см. также: [Кучкин 1988: 171–183; Семенченко 1981: 200–203]).

На протяжении XIV – первой половины XV в. «устройство Московской земли оставалось еще во многом в рамках города-государства» [Кривошеев 2003: 400]. Периодические набеги монголо-татар, связанные с ними моменты безвластия невольно заставляли москвичей вспоминать о традициях вечевого самоуправления[243] [Кривошеев 2003: 375].

После смерти Василия I при его малолетнем сыне великом князе Василии II было сформировано правительство. Как и в 1359 г., церковная власть и московское боярство поддержали несамостоятельного наследника. Это было обеспечено завещанием великого князя, в котором оговаривался переход власти к сыну и фиксировался круг его опекунов и сторонников в качестве исполнителей духовной грамоты [ДДГ: 60–62 (№ 22)].

Во главе московского правительства стали мать Василия II Софья Витовтовна, дочь правителя Великого княжества Литовского, также выступившего в числе поручителей выполнения воли Василия I[244], митрополит Фотий, обладающий верховной церковной властью, и боярин Иван Дмитриевич Всеволожский.

Конец XIV – начало XV в. ознаменовались возвышением бояр Всеволожских у московского престола [Фетищев 2003: 66–67]. Ряд исследователей (за исключением А. А. Зимина) считали, что И. Д. Всеволожский мог занимать должность большого московского наместника[245] [Тихомиров 2003: 219; Семенченко 1981: 205; Михайлова 2004: 8]. Вероятно, после 1433 г. эту должность исполнял Юрий Патрикеевич.

В круг сторонников Василия II вошли Андрей и Петр Дмитриевичи, младшие сыновья Дмитрия Донского, владевшие Можайском и Дмитровом, сыновья серпуховского князя Владимира Андреевича – Семен Владимирович и Ярослав Владимирович. Московскому правительству пришлось взять на себя решение внутриполитических и внешнеполитических задач[246].

В условиях ухудшения отношений Василия II c Юрием Дмитриевичем (отказ от поездки в Москву, бегство из Звенигорода в Галич, уклонение от заключения мира) политика окружения великого князя была направлена на избежание открытого конфликта со звенигородским князем и сплочение других дядей вокруг Василия Васильевича. От позиции младших сыновей Дмитрия Донского мог напрямую зависеть исход политического противостояния, так как на них великим князем возлагалось выполнение военных задач.

В. Н. Бочкарев и Л. В. Черепнин исходили из возможности наличия сговора младших братьев Юрия Дмитриевича против Василия II в начале его правления [Бочкарев 1944: 18; Черепнин 1960: 746]. Поводом к такому предположению послужили их неудавшиеся попытки настичь Юрия Дмитриевича в военных походах 1425 и 1430 гг.[247] А. А. Зимин считал, что свидетельства летописи передают не реальную ситуацию, а придворные слухи [Зимин 1991: 34].

В управлении Москвой уступкой удельным князьям послужила судебная реформа Софьи Витовтовны и Ивана Всеволожского, ограничившая право суда великокняжеского наместника за счет увеличения полномочий представителей удельных князей[248]. Свидетельство о реформе сохранил памятник судопроизводства 50– 60-х годов XV в.: «По старине бывало, что вси дворы и дворцовыи великие кнеини и удельных князеи всих суживал наместник большеи, судии за ними не бывало; а учинила то кнеини великая София при Иоанне при Дмитриевиче, что судья за ними ставится»[249]. Но можно предположить, что эти меры были вызваны не только политическими мотивами, борьбой с Юрием Звенигородским, на которые указывали в своих работах А. А. Зимин и Л. В. Черепнин [Черепнин 1960: 755; Зимин 1991: 55–56].

Реформа могла быть продиктована условиями, неизбежно ведущими к вынужденному рассредоточению верховной власти над городом. В начале княжения Василия II население Москвы и окрестностей оказалось истощено эпидемиями чумы 1425 г. и оспы 1427 г., последствиями голода, связанного с экстремальными природными явлениями первой трети XV в. [Васильев, Сегал 1960: 36–38; Борисенков, Пасецкий 1983: 91–95]. На 1426–1427 гг. пришлось усиление волны эпидемий: «…опять бысть мор во всех градах Руських велик зело» [ПСРЛ, т. V: 263] (см. также: [ПСРЛ, т. XXV: 247; т. XXVII: 268; т. XII: 7]). Князь и митрополит были вынуждены временно покинуть столицу, скрываясь во Владимирской земле и подмосковных селах. Московское правительство в лице Софьи Витовтовны и Ивана Всеволожского, вполне вероятно, имело необходимость рассчитывать на привлечение младших сыновей Дмитрия Донского к управлению городом, поэтому и стремилось наделить их большими правами в городском судопроизводстве[250].

Около 1425 г. Н. Д. Мец приписывала правительству Василия II проведение «грандиозной денежной реформы, цель которой состояла в подчинении всего монетного дела великому князю» [Мец 1974: 47]. В унификации денежного дела в Москве и появлении двуименных монет исследовательница видела «знак признания прав Василия II со стороны Андрея Дмитриевича, Петра Дмитриевича, Семена Владимировича и Ярослава Владимировича» [Мец 1974: 48].

Однако прекращение местного чекана могло