В завершение он предсказуемо показал зрителям сильную карикатуру Лоу[252]: комната, британские флаги со сломанными древками, обмякшие куклы, лопнувшие и сдувшиеся шарики, пустые бокалы, мертвый экран телевизора. «В конце концов, – подытожил Александр, – новый и старый язык, как и насильственное их сращение, оказались всего лишь пустышкой».

В 1973 году Фредерика подумала, что он слишком все упрощает. В его словах – неистощимый нарциссизм средств массовой информации, «зерцало, что в зерцале отразилось»[253]. Бесконечный коридор отражений, комментируемых бесчисленными комментаторами. В 1953 году Александр пытался говорить в стихах об истории и правде. В 1973-м он прозой критиковал языковой стиль прошедшей эпохи. Есть другая правда. И не одна. Фредерика подумала, что была какая-то невинность, неиспорченность в этой всеобщей радости (когда сама она была семнадцатилетней, весьма смышленой, но малонаблюдательной). У благоговейно-восторженных комментаторов не было умысла – только чистая, бесцельная и бесполезная грусть по далекой старине. А люди просто надеялись на что-то хорошее после тяжелой войны и лишений. Это уж позже оказалось, что, вопреки устройству банкетных залов и парков с развлечениями, их надежды так же мало воздействуют на реальную жизнь, как скорбь Гамлета при виде обреченных солдат. Их романтический подъем был искренен. Романтика вскоре повыцвела, но главное в том, что на смену ей не пришло ничего путного. Вместо выцветшей романтики – вовсе бесцветная «сатира», вместо пышной риторики – заносчивая, намеренно косноязычная заумь, натужное стремление обесценить все и вся. Своей карикатурой Лоу крепко ударил англичан по больному месту. Пришедшие за ним в основном царапались – словно ногтями по стеклу.

Но в 1953 году Фредерика ни о чем таком не думала. Она почти во всем согласилась с подругой Уилки, мигом почуяв, что это «правильная» реакция. «Ну и фарс!» Так говорят и чувствуют современные люди. В то время слово «современный» было синонимом слова «передовой». Ни раньше, ни потом (то есть сегодня, в 1977 году) такого не наблюдалось. Фредерика желала быть современной, и ей вполне хватило ума понять, что коронация не только не открывает новую эру, но даже и от современности отстает. Год спустя, когда вышел «Везунчик Джим»[254], Фредерика рыдала от истерического восторга, читая, как Джим свирепо ровняет с землей Веселую Англию. Впрочем, она была достаточно проницательна, чтобы почувствовать: Джим и его автор Эмис, как и она, не смогли бы до конца осудить вечернее празднество в поместье Кроу. Кроу был достаточно богат, чтобы нанять настоящих музыкантов играть настоящую музыку елизаветинской поры в настоящем елизаветинском саду, а для разнообразия – и настоящий джаз, пока гости в настоящих шелках пили настоящее шампанское и темный ньюкаслский эль. Для современных насмешников деньги были вполне настоящей силой, и пока карета настоящей королевы в золотой парче с перезвоном въезжала в ворота Букингемского дворца, Эра достатка, фунта в кармане[255] и ярких одежд из искусственного волокна вспенилась и плеснула через край Эмисова бокала со старым виски, снялась для цветного приложения крупной газеты, облачилась в синтетическое платье с изображением британского флага и высокие елизаветинские сапоги из серебристого полимера, после чего занялась формированием и точным определением Поколения цветов.

Настоящий рай, как учит Пруст, всегда рай потерянный. Лишь позже, повзрослев, Фредерика увидела сходство между пастельными надеждами 1953 года и собственным тогдашним знанием, что любое событие – начало чего-то нового, а ее настоящая реальность – будущее. Тогда-то она и ощутила ностальгию по тому, что в те годы решительно окрестила невнятной иллюзией. Точно так же, в прустовском стиле, она постепенно стала ассоциировать свою одержимость «Четырьмя квартетами» с коронацией в ее связи с Англией, историей и преемственностью эпох. Коронация была попыткой воплотить в ритуале истинно английский дух и веяния современности. Ни то ни другое не удалось. Впрочем, бывали и худшие неудачи. И раз любая попытка по определению не есть неудача, то современность в буквальном смысле нам современна, а королева, что бы ни думали подданные, действительно была коронована, причем коронация воплотила в себе и Англию, и современность. Тогда.

Что до остальных гостей, то каждый думал о своем. Чета Элленби просияла и приободрилась, словно бы весь мир ненадолго, но основательно проникся настроением воскресной службы. Мисс Уэллс пребывала в состоянии культурного экстаза. Уносящиеся ввысь своды Аббатства, в неземной перспективе изображающие преддверие Царствия Небесного, и маленькое, белое, земное лицо королевы над символически расшитыми робами казались ей залогом обновления. Элиот сказал однажды, что английский атеист трижды в жизни приемлет христианский обряд: при рождении, смерти и первом опыте на брачном поприще. Сейчас же каждый англичанин приобщался древнего народного христианского ритуала. Это было подлинное Возрождение.

Дэниелу и Стефани было не до ритуалов. Стефани украдкой следила за Биллом, Дэниел – за Стефани, а Билл смотрел телевизор, внезапно по-детски увлекшись этой сложной технической штукой. Дженни следила за Александром, а ее муж Джеффри за Томасом, пристегнутым к специальному креслицу, стоявшему на полу. Миссис Тоун была к коронации равнодушна: ее интерес к будущему и внешнему миру иссяк со смертью сына. Раз и навсегда осознав, что за короткий промежуток между основательным полдником и звонком, возвещающим конец большой перемены, мальчик может побежать, упасть, проломить себе череп, задергаться в судорогах, замереть навсегда и начать разлагаться, она осознала и необратимость жизни. Невозможно стереть ни одну бомбардировку, ни один концлагерь, ни одно чудовищное порождение человечества. И еще поняла кое-что о себе самой: времени осталось не так уж много и по большому счету не важно, чем она его заполнит. К сожалению, у нее оставалось еще немало жизненных сил, и вместо жизни она занялась сохранением хорошей мины при игре, проигранной начисто. От успехов своих миссис Тоун испытывала острую, бессмысленную гордость. Церемония коронации была хорошим примером поддержания мины. Усилия Уинифред тоже, потому и она получила приглашение в дом. Король умер и зарыт в землю. Отныне его будущее – королева-дочь. Для миссис Тоун его кончина была лишь очередной вехой, очередным знаком, что ее собственная, настоящая жизнь вместе с будущим, которое она себе рисовала, отошла в прошлое. Она любила, когда к ней приходили мальчики из младших классов, угощала их сосисками в тесте и лимонадом. Мальчики никогда не смотрели ей в глаза, что она находила вполне естественным. Знай они, о чем она думает, они бы и не могли смотреть.