— Прежде всего, вас привела сюда ваша алчность, — сухо ответил хозяин гостиницы.

Элен только открыла рот, чтобы возразить, но тут же его закрыла, не говоря ни слова, и начала собирать с пола чертежи и складывать их в черную папку.

Вероятно, она знала, что все мы втайне сознаем, но никто не отваживается высказать.

Карл был прав. В конце концов, каждый из нас по отдельности находился здесь, так как надеялся унаследовать состояние человека, которого он даже не знал при жизни, о чьем существовании он даже не имел ни малейшего понятия. Лишь наша алчность привела нас сюда, а, возможно, заведет и дальше. Я искоса, незаметно посмотрел на полненькую, пожалуй, вовсе не привлекательную Юдифь. В надежде на получение нескольких миллионов мы, не задумываясь, кинулись в объятия друг друга и честно постарались как можно скорее зачать наследника, который требовался нам для того, чтобы мы могли наследовать состояние Зэнгера. Каждый из нас проституировал под предлогом настоящей симпатии или, как минимум, сексуальной потребности.

И мне, как минимум, это доставляло даже удовольствие.

Перспектива во второй раз спуститься в затхлый подвал вовсе меня не привлекала. И, тем не менее, я не выразил никакого протеста, когда Карл открыл массивную дверь внизу большой лестницы и щелкнул электрическим выключателем. Уходящие вниз узкие каменные ступени осветились равномерным желтым светом примерно полудюжины электрических ламп. В сущности, мне объективно нечего было возразить против плана спуститься в лабиринт профессора Зэнгера. Это был единственный шанс выбраться отсюда еще сегодня ночью, и я ничего на свете же желал так страстно, как этого.

В идеале мне хотелось бы в этой ситуации взять кого-либо за руку, якобы для того, чтобы защитить его, желательно, чтобы это была Юдифь. Когда я спускался по ступеням вниз, осторожно ощупывая их ногами, вслед за Карлом и тремя женщинами, я сам ощущал такую же сильную потребность в защищенности и безопасности, как маленькая трехлетняя девочка. А Юдифь, когда мы дошли до конца коридора, поспешными шагами прошмыгнула мимо меня вслед за Марией и Элен, чтобы избежать телесного сближения со мной, так мне, по крайней мере, показалось. И хотя на короткое время на кухне она позабыла о своей антипатии ко мне, сейчас она, совершенно очевидно, вернулась и больно ранила меня, как и тогда, когда я ее ощутил впервые. Я мог бы простить ей здоровый скепсис и известную долю недоверия, так как, если судить объективно, любой из нас с равной долей вероятности мог оказаться убийцей Стефана. Но между тем Юдифь обращалась со мной едва ли не как с насильником или как с презренной тварью, с которой вообще лучше не разговаривать и близости с которое надо избегать, как только возможно.

Как только мы стали приближаться к нижнему концу лестницы, я попытался задержать воздух и дышать через рот, так как мне становилось плохо от запаха плесени, гниения и разложения, а головная боль усилилась от примешивающихся запахов свежей краски и бетона. Как только я заметил это, в висках застучало еще сильнее. Хозяин гостиницы поспешил вперед, чтобы зажечь свет и в только что отремонтированной части подвала, и несколько суетливо, как мне показалось, позвал нас вслед за ним пройти в дверь по левой стене коридора в подвал, заваленный хламом. Лихорадочное возбуждение, которое охватило его, когда Элен выложила перед ним строительные чертежи, вернулось к нему и, казалось, с каждой секундой становилось все сильнее. Не думаю, что исключительно перспектива найти выход из этих заколдованных застенков пробудила такой его энтузиазм. Более вероятно, что он надеялся наткнуться там, наконец, на исчезнувшее нацистское золото, которое он так долго искал.

Следуя за ним в свете лампы, которую несла Юдифь, мимо каменных колонн и груд старого хлама, сложенного в погребе, я думал о том, что бы я сделал, если бы он оказался прав в своей сумасбродной теории и мы действительно нашли его сказочные легендарные сокровища. Моя вера в существование завещания Клауса Зэнгера в течение этой ночи медленно, шаг за шагом таяла и наконец вовсе исчезла. Может быть, я бы убил Цербера и присвоил бы себе сокровища, чтобы взять хоть что-то, когда мне придется вернуться на свою новую родину — в США, теперь я ни в чем не мог быть уверен, а мой характер, который я до сего дня считал абсолютно устойчивым, оказался совершенно непредсказуемым. И мог сделать нечто ужасное, несмотря на веру в богом данную гуманность каждого человека и чувство страха, которое превзошло все возможные пределы и уже почти не поддавалось контролю.

Так же, как и при первом нашем путешествии по подвалам, я ощущал какой-то неприятный, вызывающий беспокойство, не поддающийся определению слабый шум, какой-то фон. Едва слышный, похожий на гул отдаленного электрического генератора рокот, шум падающих капель, звуки полета и хлопающих крыльев, шелест и шорох — и все это одновременно, отовсюду и ниоткуда. Но на этот раз хотя бы один вопрос, над которым я раньше ломал себе голову, стал мне ясен: летучие мыши отлично живут в подвалах. По крайней мере, в этом.

Когда мы уже почти подошли к тяжелой, обитой железными полосами двери на противоположной стене подвального помещения и Карл уже протянул руку к массивной задвижке, целая стая несимпатичных тварей отделилась от затененной части подвального свода, с криком прошмыгнула над нашими головами на расстоянии вытянутой руки прочь из помещения и, наконец, совершенно нетипично сквозь первую дверь по освещенной части коридора вернулась обратно. Юдифь вскрикнула от ужаса, протиснулась мимо Марии назад и инстинктивно, в поисках защиты, схватилась за мое предплечье. Но как только она поняла, что она сейчас сделала, она сразу отшатнулась в сторону, подальше от меня. Ее взгляд лихорадочно блуждал между проходом, в котором исчезли летучие мыши, и мной, как будто она не знала, чего, собственно, она боится больше.

— Да это… это ничего, все в порядке, — сказал я, желая ее утешить, и сделал к ней маленький шаг, хотя я должен был бы знать, что моя опека не была тем, чего она сейчас жаждала. — Они улетели, — сказал я в смутной надежде получить от нее в ответ кивок или что-то подобное, но, разумеется, ничего не произошло.

Еще мгновение Юдифь смотрела на меня расширенными от ужаса глазами и тяжело дыша, затем отстранилась от меня и жестом попросила Карла отворить дверь. Мой желудок болезненно сжался. Мне довольно было и ее антипатии, но сознание, что в этот момент к ней прибавился еще и страх, не только пугало меня, оно было оскорбительно, словно пощечина. Похоже, теперь в ее восприятии я становился на второе место после летучих мышей.

Я обязательно должен поговорить с ней наедине, и чем скорее, тем лучше.

Сгорбившись, мы вошли следом за Карлом в низкий, забитый всяким старьем сводчатый проход, мимо жутких камер с железными кольцами в стенах, мимо пустых бензиновых канистр и другого хлама. Мы вошли в проход к подвальному помещению с таинственным генератором и старинной приборной доской, консервными банками с надписями «Гордость домохозяйки» и тому подобными и, наконец, зашли в тайный кабинет, который Цербер тщетно пытался скрыть от нас.

Карл зажег свет и скованным, неохотным жестом указал на аккуратно выставленный вдоль стены инструмент.