Засовы с той стороны калитки загремели спустя несколько минут, и Курт мысленно удивленно хмыкнул; он был уверен, что епископ заставит его ждать не меньше четверти часа, – и из упрямства, и для того, чтобы показать, кто здесь кто и кому какое место отведено. Расценивать ли столь скорое приглашение как искреннюю готовность Его Преосвященства фон Киппенбергера к сотрудничеству, как опасение за свою судьбу ввиду репутации гостя или же попросту желание покончить с делами поскорее, Курт еще не решил.

На сей раз вместе с привратником явился служка – молодой монашек с наглыми маленькими глазками, в которых при взгляде на Нессель промелькнуло замешательство пополам с нездоровым интересом, однако от вопросов служитель Господа и епископа благоразумно воздержался, коротким движением руки пригласив гостей следовать за ним. Вымощенный двор с узкой полоской травы у самой стены был пуст и неправдоподобно тих. «Все точно попрятались», – увидел Курт в глазах ведьмы, когда встретился с ней взглядом, и едва заметно кивнул. Вряд ли резиденция епископа отличалась таким малолюдством и тишиной всегда; Георг фон Киппенбергер совершенно точно был в курсе произошедшего этим утром, и что бы он ни решил предпринять, а привычное течение жизни в его уютной крепостице явно было нарушено. Коридоры, по которым вел служка, тоже были безмолвны и безлюдны, и Курт подумал, что, быть может, версия «попрятались» и впрямь имеет немало шансов оправдаться; а если точнее – сам епископ мог приказать удалить всех лишних людей с пути майстера инквизитора, дабы у того не возникло искушения ухватить первого встречного и начать задавать неприятные и неудобные вопросы.

Георг фон Киппенбергер встретил гостей в комнате, каковая явно не была жилой и даже не предназначалась для каких-либо служебных нужд хозяина резиденции: войдя, Курт уловил слабый запах старой пыли, стол напротив распахнутого окна был пуст, если не считать одинокой старой чернильницы, у стены справа один на другом высились два огромных сундука, слева – старая широкая скамья, и посреди комнаты, у стола, утвердился огромный стул, один из тех первых образчиков сего предмета мебели, что по ощущениям напоминали пыточное кресло. Епископ сидел на нем прямо, точно король, позирующий рисовальщику, и при виде вошедших не сделал ни единого движения навстречу. Визитом хозяин Альтенбурга явно был недоволен, а кроме того, столь же явно постарался не допустить майстера инквизитора ни в одну из комнат, что лишь подтверждало версию нарочитого удаления всей прислуги и обитателей с глаз долой.

«Бойко сработано», – мысленно похвалил Курт, локтем выдвинув сопровождающего в коридор, и закрыл дверь перед его носом.

– Благодарю, что согласились меня принять, Ваше Преосвященство, – заговорил он, не дожидаясь приветствия либо же его показательного отсутствия, и, помедлив, кивком указал Нессель на скамью у стены; ведьму, молча усевшуюся ближе к дальнему углу, фон Киппенбергер проводил холодным взглядом, полувопросительно изогнув бровь, и Курт пояснил: – Мой expertus. Посему благодарю вас также за то, что избрали для нашей беседы отдаленную комнату и не созвали в нее множество ненужных свидетелей.

Епископ шумно вздохнул, недовольно скривив губы и кивнув, отчего его тяжелые брыли неприятно колыхнулись.

– Сегодняшнее происшествие и впрямь стоит обсуждения с представителем Конгрегации, – заметил он тяжело, – а майстер Нойердорф, насколько мне известно, пребывает в болезни…

– Да, – подтвердил Курт. – Последние пару лет. Надеюсь, вы не станете делать вид, что этого не знали?

– Надеюсь, вы явились не для того, чтобы меня допрашивать?

– Надеюсь, не для того. Надеюсь, что мы с вами просто обсудим сегодняшнее происшествие как два служителя одной веры и одного дела, коему вы отчего-то решили не уделять внимания. Боюсь ошибиться, я не епископ и не могу сказать, в чем заключаются тонкости обязанностей при столь высоком чине, однако мне казалось, что при подобных, прямо скажем, невероятных событиях и тем паче – столь многочисленных людских жертвах пастырь должен со всех ног спешить оказаться как можно ближе к своим чадам, а не запираться в своем обиталище, точно при осаде.

– Со всех ног, говорите… – вдруг усмехнулся епископ горько, и в голосе его прозвучала настолько простая, обывательская тоска, что Курт на мгновение осекся.

Фон Киппенбергер приподнял край своего одеяния, с усилием выдвинув вперед правую ногу; от лодыжки до колена она была плотно стянута широким полотняным бинтом – неестественно толстая, негнущаяся, похожая на бугристое бревно.

– Erysipelas[64], – пояснил епископ, вновь тяжело подобрав ногу. – Ненадолго отпускает, а после возвращается с новой силой, и, похоже, это уже навеки, а дальше будет лишь хуже и невесть чем для меня закончится. Лекарь уж намекал на совсем нехорошее… Даже по Альтенбургу я перемещаюсь с трудом и, как правило, при помощи служки, дабы ненароком не скатиться с лестницы и не сломать себе шею. Я, майстер Гессе, чту свой пастырский долг и исполняю его в меру сил, но путешествие отсюда к Бамбергу – дело для меня долгое, болезненное и требующее столь же хлопотной подготовки, каковая иному требуется для поездки в соседний город.

– Сочувствую вам, Ваше Преосвященство, – сбавив тон, чуть склонил голову Курт. – Не подумайте, что мне ваш недуг мнится чем-то несущественным или что я безучастен к вашим страданиям, однако же случившееся в Бамберге, как мне кажется, есть событие настолько нерядовое, что ради него стоило бы и похлопотать.

– Вот я и увидел воочию известную учтивость Молота Ведьм, о которой был так наслышан, – усмехнулся епископ, тут же посерьезнев: – А какое событие, майстер Гессе?

– Простите? – нахмурился он, и фон Киппенбергер пояснил, кивнув через окно на ворота Альтенбурга:

– Не более чем за час до вашего появления у входа в крепость появился горожанин – насмерть перепуганный и оттого невероятно косноязычный. Он так требовал впустить его, что привратник не осмелился отказать: было видно, что случилось нечто ужасное, о чем мне следовало знать. Его впустили, и я принял его, но из его путаных объяснений мало что сумел понять. А в то, что все же сумел…

– … не смогли поверить? – договорил Курт, когда епископ запнулся; тот тяжело кивнул:

– Наверное. Мне ведома ваша слава, майстер Гессе, и мне не надо напоминать о сожженном вами архиепископе Кельнском, прости его Господи, если это возможно, и я полностью отдаю себе отчет, что значит в вашем присутствии сомневаться в Господних чудесах или дьявольских кознях. Да и мой сан кое к чему обязывает, – вскользь усмехнулся фон Киппенбергер. – Однако описанное было поистине немыслимым. Я, разумеется, допустил, что случилось нечто выходящее из ряда вон, но вестник был совершенно очевидно не в себе, и я не знал, что с чем связано, – его состояние с тем, что он увидел, или же то, что он увидел, – с его состоянием. Посему послал вниз одного из своих людей, дабы он осмотрелся на месте, собрал необходимые сведения и доложил мне, как обстоят дела на самом деле и есть ли хоть доля истины в словах вестника.