Приводя таким образом себя в порядок после длинной дороги, Родик не раз проклял тот миг, когда отпустил Сергея Викторовича. Однако ужин во многом компенсировал туалетные неудобства. Судя по всему, он был репетицией завтрашнего торжества, для которого вдоль забора уже установили разномастные столы и стулья, снесенные, вероятно, со всего кишлака. Родик познакомился с матерью, женой и тремя детьми Абдулло Рахимовича, вручил всем подарки, похвалил дом и, отдав должное очень вкусным яствам, с извинениями отправился в отведенную ему комнату.

Проснулся Родик очень рано, солнце только всходило. Умывшись на этот раз без горячей воды, он с удовольствием расположился во дворике на топчане, наслаждаясь утренней свежестью и листая прихваченный с собой детектив. Несмотря на рассветный час, дом уже не спал. Никого не было видно, но слышалась и чувствовалась суета, разносились манящие запахи съестного.

В таком покое Родик провел часа два-три, пока не появился Абдулло Рахимович, сопровождаемый изможденно загоревшими, одетыми в помятые пиджаки и чапаны[66]мужчинами. Представлять их он не стал, из чего Родик сделал вывод, что это либо очень бедные односельчане, либо работники. И действительно, эти люди начали активно расставлять и накрывать столы, поливать из шланга двор, собирать опавшую листву — в общем, различными способами создавать дискомфорт. Отдых кончился. Жена и дочь Абдулло Рахимовича принесли завтрак, и Родик, уже успевший проголодаться, с удовольствием поел. Вскоре пришли первые гости.

Родик, только в общих чертах знакомый с многостадийным обрядом обрезания, не мог понять, какой его части посвящено торжество. Спрашивать было неудобно, да и не имело смысла. Ему определили место рядом с Абдулло Рахимовичем, и поэтому каждый вновь прибывший гость обязательно приветствовал его, хотя сам представлялся не всегда, считая, что его и так должны знать в лицо. Некоторых высокопоставленных гостей Родик действительно знал, так как встречался с ними в Душанбе. Но подавляющее большинство визитеров видел впервые, поскольку среди них были в основном руководители кулябских районов, председатели совхозов, военные, милиционеры и другая местная элита. Отдельной группой приехали ленинабадцы и с ними давно знакомый председатель уратюбинского горисполкома, который, заметив Родика, проявил бурю эмоций, завалив его расспросами и мешая приветствовать остальных, казалось, нескончаемых гостей. Действие начало превращаться в мучительную пытку: Родик в темном пиджаке и галстуке быстро вспотел, причем не только от греющего солнца, но и от многочисленных приветственных объятий и выпитой водки. Абдулло Рахимович полностью погрузился в гостеприимные хлопоты и о задаче знакомства Родика с нужными людьми, казалось, забыл.

Желая передохнуть, Родик, не привлекая внимания, удалился к себе в комнату, где с облегчением разделся и прилег на кровать. Незаметно прошло около часа, одежда высохла, к телу вернулось ощущение свежести, и можно было приступать ко второму раунду.

Абдулло Рахимович заметил исчезновение Родика. Истолковав его по-своему, он встал и торжественно обратился к присутствующим:

— Дустони азиз, рафикон[67], я хочу выпить эту рюмку за нашего старшего брата, муаллима, моего друга и почетного гостя из Москвы, уважаемого Родиона Ивановича. Родион Иванович сделал и делает очень много для нашей республики. Я хочу пожелать ему еще больше друзей и всяческих успехов!

Родик тоже поднялся, поблагодарил Абдулло Рахимовича и после долго чокался с многочисленными гостями. Тост оказал волшебное действие — к Родику потянулась вереница различных людей. Первым подошел таджик в форме полковника пограничных войск. Непонятно с какой целью он начал рассказывать об участившихся после вывода советских войск из Афганистана случаях нарушения государственной границы, о ввозимых наркотиках. К разговору присоединился больше похожий на узбека молодой человек в камуфлированной одежде, с орденской колодкой, но без знаков различия. Полковник обращался к нему, несмотря на разницу в возрасте, уважительно, хотя и называл его Файзулло-джон, а молодой человек, наоборот, держался подчеркнуто независимо и вскоре полностью завладел беседой, повернув ее на обсуждение необходимости объединения всех таджиков и развития государственного суверенитета, а также критикуя памирцев, ведущих политику иранизации страны.

Родик старался не высказывать своего мнения, опасаясь негативной реакции и эмоциональных всплесков, о которых говорил Сергей Викторович, анализируя взрывоопасное состояние таджикского общества. Кроме того, он его еще не сформировал. Отсутствие признаков перемен, очевидно, было только внешним, скрывающим бушующий внутри вулкан, способный в любую минуту выплеснуть горячую лаву. Глядя на нездоровый огонь в глазах собеседника, Родик почему-то вспомнил портрет Че Гевары в витрине пустого гаванского магазинчика. «Там тоже начиналось с пламенных выступлений, а закончилось кровопролитием и нищетой», — подумал он.

Молодой человек, все больше распаляясь, завладел всеобщим вниманием. Его (что было совершенно необычно для таджиков) слушали, почти не перебивая. В какой-то момент он обратился к Родику как к представителю центра, выплеснув на него волну вопросов-упреков. Родик пространно ответил, что в стране начался очень сложный процесс и в России ситуация не менее острая, чем в Таджикистане. Объяснил, что считает преждевременным делать какие-либо выводы, а уж тем более предпринимать действия, подобные февральским. С ним не согласились, но и спорить не стали, а просто продолжили слушать зажигательный монолог молодого человека, который постоянно возвращался к осуждению памирцев и узбеков — основных врагов республики.

Вскоре диспут стал многолюдным, появились еще несколько ораторов, имеющих очень близкие, на взгляд Родика, платформы, но принципиально расходящихся в мелочах. Выделялся средних лет мужчина, спокойно и уверенно высказывающий свою позицию, более сдержанную и взвешенную. В отличие от многих, он позитивно оценивал роль России и русскоязычного населения. Родик поддержал эту мысль, но, почувствовав возникшее напряжение, посчитал целесообразным вообще больше не вмешиваться и отошел в сторону. Однако полностью дистанцироваться не удалось: понравившийся ему мужчина, вероятно поняв высказывание Родика по-своему или желая развить свои мысли, последовал за ним. Они разговорились, выяснилось, что мужчину зовут Сухроб и он работает учителем в школе для умственно отсталых детей. Родик рассказал, что его мама занималась близкой педагогической практикой. Вероятно, Родик чем-то импонировал Сухробу или тому просто хотелось выговориться, но беседа затянулась и даже стала несколько тягостной, хотя и содержала много любопытной информации. Как всегда в таких случаях, Родик начал что-то пропускать, при этом не переставая поддакивать и жестикулировать.

Вдруг что-то заставило его оглянуться. За спиной стоял пожилой худощавый мужчина с правильными чертами резко очерченного лица. Нечто знакомое увидел Родик во взгляде этого человека, явно им интересовавшегося. Однако, как только их взгляды встретились, он моментально отвел глаза, изображая, что рассматривает что-то вдали. Родик обладал хорошей зрительной памятью и не сомневался: где-то они уже виделись. Поэтому на всякий случай приветливо улыбнулся и кивком поздоровался с незнакомцем. Тот ответил тем же… В этот момент Родика отвлек Абдулло Рахимович, желающий познакомить его со своими братьями. Родик еще вчера, представляясь жене и матери хозяина, постеснялся спросить, есть ли в семье другие мужчины. Увидев же братьев, он подумал: либо отец Абдулло Рахимовича имел гарем, либо это не родные братья, поскольку четверо мужчин, приветливо пожимающих руку Родика, совершенно не походили друг на друга. Причем различия были разительные. Один из них имел богатырское телосложение и совершенно, что называется «под ноль», выбритую голову. Тупое отекшее лицо, злобные глазки и огромные татуированные руки с толстыми, неуклюжими пальцами довершали неприятную картину. Другой брат, наоборот, производил впечатление хрупкого, болезненного человека, он носил пышную черную шевелюру и аккуратно подстриженные усики. Третий оказался большеголовым и приземистым, по виду — типичным местечковым евреем с классическим грустным профилем и ушами-пельменями. Четвертый брат вообще был рыжим, правда с темно-карими глазами, и чем-то напоминал памирца.