— Ну надо же… — говорила Ви и рассеянно кивала, любуясь роскошным молочным отливом, каким теперь покрылось озеро на предзакатном солнце.

Она грела руки, подложив их под себя, и мечтала поскорее попасть в дом, но гость разошелся не на шутку и холода вовсе не замечал. Теперь его понесло рассказывать про родственников. Ви знала только, что это была состоятельная семья, но понятия не имела, что они происходили от первых колонистов, что Соломон Фолкнер-первый пришел в эти края вместе с Мармадьюком, который продал ему большой кусок земли.

— Поговаривают даже, — шепотом сообщил пьяный Сол, — что Мармадьюк путался с молодой индианкой, что та родила от него девочку, на которой и женился первый Соломон Фолкнер. Нет, вы представляете? Внебрачная дочь Мармадьюка вышла замуж за Сола-первого! Говорить вслух об этом не принято, но если это правда, то выходит, что я, как и вы, потомок Мармадьюка и тоже состою в родстве с Темплами. Вот ведь как интересно! — Тут он заговорщицки приложил палец ко рту, чтобы показать всю святость хранимой им тайны, на что заинтригованная Ви понимающе заулыбалась и закивала.

Сол продолжал откровенничать, доверительно сообщив, что в семье Фолкнер принято жениться в преклонном возрасте и иметь только одного сына. Все пять поколений Соломонов Фолкнеров женились на склоне лет на молодухах. Сначала они были фермерами и жили на отшибе, пока Юфонию Фолкнер на старости лет не посетила блестящая идея выращивать хмель. Старинное поместье Фолкнеров сохранилось до наших времен. Когда-то там размещались три с лишним тысячи сезонных рабочих (больше, чем самих жителей тогдашнего Темплтона!); поместье это даже получило название «Город хмеля». Там все было свое — и парикмахерская, и мясная и бакалейная лавки, и кузница, и пекарня, и даже танцевальный зал.

— Ну надо же… — продолжала поддерживать разговор Вивьен, представляя себе огромную плантацию хмеля, золотящуюся на ярком августовском солнце.

А Сол, которого теперь не слушался не только язык, но и все остальное, все мычал что-то про плантации, про то, как в течение лет пяти был у них переизбыток хмеля, отчего цены совсем упали, а потом случилась Великая депрессия и семья едва не разорилась, но спас ситуацию его отец, Соломон Фолкнер-четвертый, придумавший открыть пивоваренное дело именно в Висконсине, и что теперь в окрестностях Темплтона никто не выращивает больше хмель, и что есть только небольшое поле при Музее ремесел. О себе Сол-пятый сказал, что провел все это лето в Темплтоне, потому что всю свою жизнь был без ума от этого города.

— Мне нравится, что он вообще не меняется, — промычал он, хлопая отяжелевшими веками. — Ведь это здорово, правда?

— Ну да, — согласилась Вивьен, трясясь не только от холода, но и от возбуждения, в которое приводил ее этот разговор. Для нее это было что-то неслыханное, самая длинная беседа в ее жизни. Единственное, конечно, очень ей хотелось поскорее попасть в дом и согреться, поэтому, положив руку Солу на колени, она попросила: — Поцелуй меня!

Он перегнулся через чугунный столик и затолкал пропахший винищем язык ей в рот. Она ответила на поцелуй. Потом они побрели, шатаясь, в обнимку в дом, и там на паркете в столовой, на паркете, который когда-то гордая красотка Хетти Эверелл, ползая на коленках, начищала до блеска собственными руками, на этом самом паркете и была зачата я.

Закончив рассказ, Ви повела нас в столовую и с торжественным видом указала нам точно то самое место, откуда началось мое существование на этой земле. Сбившись в кружок, мы стояли и пялились на пол. Быть может, мне почудилось, быть может, это была только игра воображения, но я могу поклясться, что увидела на том месте какое-то светлое пятно. Чтобы не прослезиться, я даже отвернулась.

— Ну надо же, какие превратности судьбы, — изрекла Кларисса.

Ви только вздохнула и повела нас обратно в кухню.

— Я осталась здесь, — сказала она. — Потому что он на следующий день уехал в Манхэттен, а я все ждала, ждала и ждала, когда он вернется и сделает мне еще одно такое «деловое» предложение. Но он все не возвращался. А потом, когда мы увиделись, я была уже на пятом месяце, а он шел под ручку с женой и я просто не могла сообщить ему такое. О том, что он собирался жениться, я понятия не имела, зато одного взгляда на них мне было достаточно, что-бы понять — эта парочка долго вместе не протянет. Поэтому я решила подождать примерно год (дольше, как мне казалось, они не продержатся), а потом явиться к нему с ребенком на руках и сказать: «Ты только посмотри на эту крошку — она чистая твоя копия!» — Тут Ви умолкла и покачала головой, затем вздохнула и грустно прибавила: — В те времена я читала слишком много исторических романов.

— Но этого так и не произошло. Ты так и не показала меня ему. Да? — спросила я.

— Да, этого так и не произошло, — согласилась она. — Его первый брак продлился пять лет. Поначалу я, конечно, была несколько выбита из колеи. Как-то встретила его жену в магазине, пошла напилась и попыталась подпалить его крыльцо. Оно, правда, было каменное, поэтому не загорелось. Но постепенно я успокоилась на его счет, взглянула на все с точки зрения здравого смысла и больше уже не хотела, чтобы он узнал. Думаю, Вилли, он никогда не догадывался, кто ты такая на самом деле, а этот дурацкий поджог скорее всего списал на мои антикапиталистические убеждения. Он так и не узнал, что ты его дочь.

После этих слов мы погрузились в молчание. Кларисса задумчиво прихлебывала из кружки чай, и кружка в ее худеньких ручках казалась такой огромной, что мне захотелось вырвать ее у нее, пока она не вывихнула себе запястья. Я посмотрела на мать и в ее глазах увидела какой-то странный блеск — то ли радости, то ли гордости, то ли облегчения. Я нахмурилась, и так мы смотрели одна на другую, пока меня не осенило. Возможно, таков как раз и был хитрый план моей Вивьен. Ведь она знала меня как облупленную, знала о свойственной мне одержимости, знала, что я отнесусь ко всему по-детски. Она не могла просто взять и сказать мне, кто мой отец, она считала, что я должна ощутить на собственных плечах всю тяжесть того, что было взвалено на нашу семью. Это откровение я должна была заслужить, отработать. От переизбытка чувств мне хотелось что-то швырнуть — вазу, книжку, преподобного Молокана, — но мать остудила меня одним жестом, послав мне через стол воздушный поцелуй и усмехаясь в кружку.

И тут я услышала тихий скрежет, как будто у нас под ногами шебуршилась мышь, — я даже заглянула под стол. Распрямившись, я обнаружила, что Ви с Клариссой смотрят на преподобного Молокана. Лицо у того побагровело, щеки раздулись, глаза превратились в щелочки, и этот скрежечущий звук издавал, оказывается, он. Сдерживаться он больше не мог, и тихий скрежет сменился раскатистым хохотом. Он заливался до слез, аж стул под ним ходил ходуном, скрипел, трещал и едва не разваливался. Глядя на то, как он покатывается со смеху, как трясется на его мясистом пузе крест, я тоже не смогла сдержать улыбки.

— Ну ты даешь, Вивьен!.. — с трудом выговорил он, давясь от смеха. — Ну надо же, подожгла ему крыльцо!

— А вот это уже круто, — сказала я матери. — По правде, ни за что бы не подумала, что он отреагирует смехом.