Шрифт:
Интервал:
Закладка:
«Я всегда считал планирование своих исследований упражнением в социальной экологии, ибо для меня одним из величайших вкладов, который биология способна внести в историю человечества, является разработка экологического мировоззрения, учитывающего не только экономические и пищевые потребности человека, но также его эмоциональное и духовное поведение»[622].
Зоолог Алистер Харди работал в середине XX века, но несмотря на это не был сторонником редукционизма. Он считал, что животных следует изучать как живое целое в их естественной среде. Их невозможно с пользой для дела низвести до физики и химии. Он соглашался с первыми нейробиологами Чарльзом Шеррингтоном и Джоном Экклсом в том, что разум отличен от мозга.
Харди не ставил перед собой цели продемонстрировать истину какого-либо конкретного религиозного учения, однако пятьдесят лет исследований привели его к выводу, что «человек религиозен по натуре» и что современный мир не способствует тяге к духовной философии, берущей свое начало в эволюции человека. Но найти результаты научных исследований духовности Харди не удалось. В середине XX века в фокусе исследований оказалась религия как институт, хотя некоторые первопроходцы, подобно Стейсу, изучали также мистицизм. Духовность, отличная от мистического сознания, оставалась незамеченной.
Недостаток сведений не представлял проблемы. Религиозные группы собирали огромное количество отчетов о духовном опыте, однако все они выступали в поддержку того или иного института или доктрины. Большинство этих групп, несмотря на всю добросовестность, не были заинтересованы в преодолении проблемы «картотеки», печально известной в научных исследованиях: они намеренно собирали отчеты, подкрепляющие их взгляды, и избегали тех, которые этим взглядам противоречили. На редкость ироничный поворот: на протяжении десятилетий этот «научный» подход способствовал выдумыванию материалистских теорий, основанных на минимальном количестве данных или не основанных на них вообще. Итак, люди, располагавшие данными, не могли оценить их объективно, а люди, которые могли их оценить, предпочитали данным теорию.
Харди решил, что неизбежным первым шагом должен стать выход в «дебри» (что неудивительно для зоолога), сбор большого количества реальных образцов с целью последующего описания и классификации. Начиная с 1969 года он обращался через объявление в газете и через брошюры к британской публике в целом с просьбой рассказать об имеющемся духовном опыте. Этот подход вызвал недовольство некоторых социальных психологов, считавших, что Харди следовало бы начать с опросных листов. Но Харди стоял на своем, утверждая: «Образцы, за которыми мы охотимся, чувствительны и пугливы, а нам надо по возможности сохранить их в естественном состоянии; мы должны любой ценой избегать нанесения им ущерба и искажений, пытаясь поймать их в ловушку в искусственных структурах»[623]. Вместе с коллегами он тщательно изучил полученные отчеты и по результатам составил опросник – как только стало ясно, о чем именно следует расспрашивать.
В своем только что открытом Центре исследований религиозного опыта (RERU) в Манчестер-колледже, Оксфорд, группа Харди обработала более четырех тысяч рассказов из первых рук о «конкретном, прочувствованном, трансцендентальном опыте», который заставил людей, испытавших его, осознать «благожелательную нефизическую силу, находящуюся частично или полностью за пределами этого мира и значительно превосходящую индивидуальное «я»:
Они не обязательно называют эти чувства религиозными, они возникают не только у тех, кто придерживается официальной религии или совершает ритуалы поклонения. Зачастую такие чувства возникают у детей, атеистов и агностиков, обычно они вызывают у человека, о котором идет речь, убежденность, что обычный мир – далеко не вся реальность, что в жизни есть и другое измерение.
Некоторые люди после получения такого опыта испытывают чувство личной преданности этой силе; одни называют ее Богом, другие нет. Некоторые воспринимают ее как аспект более масштабного «я», благодаря которому был получен данный опыт, другие – как элемент человеческого сознания в целом[624].
Харди приступил к этой работе в надежде, что ему удастся классифицировать отчеты о полученном опыте, разработав удобную систему классификации. Но лишь в некоторых отчетах значился только один элемент. В дальнейшем Харди с коллегами решили разделить отчеты на двенадцать общих классификационных групп с целью анализа.
«Я понимаю, что характер видения и слова, которые я слышала, стали результатом моей образовательной и культурной предыстории, но этот голос, хотя и раздавался ближе, чем биение моего сердца, был всецело отделен от меня»[625].
«Глядя на руины аббатства, я проникалась глубоким ощущением покоя, словно видела себя в потоке истории и понимала, где в ней мое место… как будто я действительно прикоснулась к Жизни во всей ее непрерывности и целеустремленности»[626].
«В тот вечер, возвращаясь обратно в автобусе, я чувствовал себя и был совершенно другим человеком. К собственному изумлению, я улыбался людям и подвигался, освобождая им место, – вместо того, что ненавидеть садящихся рядом со мной»[627].
Харди и его коллеги выявили ряд «триггеров» РДМО, как они их назвали: от пребывания в священных местах до секса и даже анестезии. Решение Харди начать с отчетов из первых рук, а не с опросников, все-таки оправдалось, потому что менее распространенные триггеры было бы невозможно выявить заранее. Кроме того, оказалось, что ученые поступили мудро, отказавшись полагаться только на отчеты добровольцев или информацию, предоставленную религиозными группами, придерживающимися конкретного подхода к делу.
