«Ты обезвожена, детка. По-моему, у тебя и рука воспалилась. Состояние у тебя — не позавидуешь. Никто не пригласит тебя на выпускной в таком виде, это уж точно».

Да, наверное, рука у нее воспалилась. Боль в запястье была почти сравнимой с головной болью.

Эмори не хотелось даже дотрагиваться до запястья.

Нет, она не станет дотрагиваться.

Ни за что!

В последний раз, когда она прикасалась к запястью, ей показалось, что это вообще не ее рука, а чем-то набитая перчатка. Рука раздулась и стала больше обычной раза в два. Вокруг наручника все стало мокрым и скользким. Как ни странно, возле наручника болело не так сильно. Интересно почему. Может, наручники пережали нервы?

Кости тоже торчали как-то странно; пальцы изогнулись под непривычным углом. Нехорошо, совсем нехорошо.

Снова пощупать пульс? Даже это уже не казалось ей важным.

«Наверное, ты сейчас могла бы съесть крысу».

— Не буду я есть крысу, — сказала Эмори, потирая висок. — Лучше умереть!

«Правда, дорогуша? А вот я скорее съела бы крысу. Я бы съела крысу, даже не задумываясь, если бы очутилась на твоем месте. Можно свернуть ей шею и разрезать ее острым краем каталки. Если все проделать быстро, мясо будет еще теплым. Все равно что есть остатки курицы из ведерка; ты так делала, я видела».

— Я не буду есть крысу! — повторила Эмори, громче и более вызывающе.

«В темноте можно представлять, что ты ешь что-нибудь другое. Например, ребрышки… Ты ведь любишь ребрышки».

У Эмори забурчало в животе. Да, ребрышки она любила.

«Твои друзья все равно ничего не узнают, и даже если узнают, думаешь, они будут тебя обвинять? Спорим, они поздравят тебя, потому что ты такая смелая и находчивая. Может быть, тебя даже наградят».

Хотя Эмори не видела никаких крыс, она была уверена, что в ее камере больше чем одна крыса. Когда она лежала на полу, зверьки иногда пробегали по ее ногам. Даже сейчас, сидя на каталке, она чувствовала их присутствие. Крысы следили за ней… Волосы у нее на затылке встали дыбом. Видят ли крысы в темноте? И думала ли она уже об этом? Она не помнила.

«Конечно, чтобы съесть крысу, ее вначале нужно поймать. Во всяком случае, попробовать-то стоит, верно? Это будет наша маленькая тайна. Обещаю, я никому не скажу. Небольшой перекус пойдет тебе на пользу. К тебе вернутся силы, ты сможешь сосредоточиться. Может быть, ты даже сможешь решить маленькую загадку и сообразишь, как отсюда выбраться. Я слышала, что крысы очень полезны для мозга, улучшают память».

Эмори закрыла глаза и глубоко вздохнула, потом стала считать от десяти до одного, пытаясь выгнать голос из головы. Когда она досчитала до одного, наступила тишина.

«Наверное, глаза у них похожи по вкусу на карамель».

— Заткнись! — закричала она. — Я. Не. Стану. Есть. Крысу!

«Успокойся, милая. Я совершенно уверена, что крысы не задумываясь съедят тебя, когда ты наконец умрешь от голода. Они, наверное, уже сейчас тянут соломинки, кому кусать тебя первому».

Громкий щелчок.

От ослепительно-яркого света Эмори зажмурилась; когда оказалось, что этого недостаточно, она прижалась лицом к ноге и закрыла голову рукой. Но ничего не помогало; розовая пелена прорывалась сквозь все преграды. Она видела кровеносные сосуды на веках. Свет был таким ярким, что обжигал.

Эмори услышала чей-то пронзительный визг. Не сразу до нее дошло, что визжит она сама. Она заставила себя замолчать и теперь слышала только громкое биение сердца и свист, который вырывался у нее из груди.

Эмори заставила себя посмотреть на свет. Заставила себя открыть глаза, наполнившиеся слезами. Она сразу поняла, что яркий свет проникает откуда-то сверху. Она выгнула спину и задрала голову, глядя на свет.

Где-то там, высоко, двигалась тень. Она была невозможно высоко. Потом у тени появился голос. Он был громким, потому что прокатывался по стенам, как будто его владелец стоял всего в нескольких шагах:

— Привет, Эмори! Извини, что так долго не навещал тебя; я был очень занят.