– То что? В космос не полетел бы? – улыбнулась она.

– Нет, пожалуй, все-таки полетел бы. Но куклами такими ужасно гордился бы и всем бы их показывал. Давно ты их делаешь?

– По-моему, всегда. Во всяком случае, я не помню, когда их не делала. Разве что сейчас… Папе они когда-то нравились. Он со мной воздушных змеев делал.

– Твой папа – он Ермоловым кто? – спросил Иван. – Если ты Матюхина тетя, то…

– Он старший брат Антонины Константиновны.

– Постой, – удивился Иван, – если старший, то сколько же тебе лет, в таком случае? То есть это неважно, конечно, – спохватился он.

– Он умер пятнадцать лет назад, – сказала Лола. – А мне двадцать девять лет. Когда я родилась, ему было уже за пятьдесят. У мамы долго детей не было, и она ужасно переживала, на Востоке же это вообще трагедия. А когда смирилась с тем, что и не будет, вдруг я родилась. Мама говорила, когда забеременела, то даже не поняла, что это с ней такое – думала, просто стареет. Ей вообще-то, я думаю, и до меня забот хватало. У папы был порок сердца, на инвалидность уходить он не хотел… Она за его сердцем только и следила днем и ночью. Пока я не родилась. Потом-то они оба уже надо мной стали трястись, как над бриллиантом каким-нибудь.

– Думаю, побольше, чем над бриллиантом, – заметил Иван.

– Ну да, к бриллиантам они были равнодушны, – кивнула Лола. – А ко мне нет.

Воспоминания ударили в сердце так сильно и остро, что мгновенно вернули ее к действительности.

– Спасибо, Ваня, – сказала она. – И домой доставил, и тоску развеял.

– Пора и честь знать, – усмехнулся он и встал.

Лицо его изменилось тоже мгновенно. Подавленность, которую она заметила сразу, снова легла на него, как маска.

Лола тоже встала. Они стояли в двух шагах от друг друга и не могли понять, как это возможно – вот это, что он сейчас повернется и уйдет, и она закроет за ним дверь. Лола ясно видела, что он не понимает этого так же, как она.

– Если хочешь, я тебе какую-нибудь куклу подарю, – сказала она. Ей надо было что-нибудь сказать, чтобы развеять это пронзительное ощущение близости с совершенно чужим человеком. – У тебя сын или дочка?

– Дочка. Четырнадцать лет.

– Ей, наверное, будет интересно.

– Наверное.

Лола взяла одного из влюбленных, потом второго, потом ангела…

– Забирай лучше всех, – сказала она, складывая фигурки в деревянный ящик и не глядя на Шевардина. – Их как-то трудно разделить.

Он поднял деревянный короб с такой недоумевающей покорностью, как будто она дала ему задание, смысл которого он не понимал, но и не выполнить которое не мог. Лола вышла в прихожую, чтобы его проводить. Иван надел куртку, открыл входную дверь.

– До свидания, Лола, – сказал он, глядя на нее все с тем же мучительным недоумением. – Спасибо за подарок.

– Не за что.

Она ждала, когда наконец закончится это странное прощание, и ей хотелось, чтобы оно закончилось поскорее. Но когда дверь закрылась, щелчок замка прозвучал как выстрел.

И тут же на тумбочке зазвонил телефон. Лола вздрогнула.

– Лен, – услышала она голос Матвея, – я же тебе не объяснил, как плиту зажечь. В смысле, что спичек нету. Ты возьми там на полке над столом зажигалку. Мне ее приятель один сделал, гений дикого дизайна, она на зажигалку совсем не похожа, а похожа на… Ты почему молчишь? – вдруг насторожился он. – Тебя Шевардин до квартиры проводил?

– Да. До квартиры, Матюшка, не волнуйся. И я нашла зажигалку. Все в порядке.

Она еле выговорила все это и, не дожидаясь дальнейших расспросов, положила трубку.

Когда прямо у нее над головой взорвался трелью звонок, Лола распахнула дверь почти мгновенно. Чуть задержал только замок: руки у нее дрожали, и она не сразу сообразила, как его открыть.

– Я твою зажигалку случайно захватил. – Иван стоял на пороге и смотрел на нее с тем же выражением, которому она не знала названия, но которое, она чувствовала, было сейчас и на ее лице, обычно непроницаемом. – Положил в карман. Машинально. Вот.

Зажигалка блеснула тусклой медью на глубоких линиях его ладони. В следующее мгновенье Лола коснулась этих линий, чтобы взять зажигалку, и поняла, что никакая сила не заставит ее отвести руку. Да никакой посторонней силы и не было, вся сила была только в нем – Иван шагнул через порог и обнял Лолу прежде, чем за ним захлопнулась дверь. Свет в прихожей был выключен, только отсветы из комнаты освещали их лица. Они смотрели друг на друга, не отводя глаз. Они не понимали, как можно не смотреть. Иван держал Лолу за плечи, как будто боялся, что, если он опустит руки, она упадет. Она знала, что так оно и было бы, если бы он их опустил. Ноги ее не держали. Она не понимала, что с ней, но и не хотела этого понимать. Она видела, что и он не понимает, что с ним. Весь опыт, которым была прежде отмечена их жизнь, вдруг оказался напрасным.

– Не сердись, – наконец проговорил он. – Я не могу уйти.

– Но ведь надо? – с непонятной интонацией сказала Лола.

– Скажи, что это надо.

– Как я могу это сказать? Я… так не думаю.

Деревянный короб стоял у его ног. Иван снял куртку и, чуть не споткнувшись о него, прошел в комнату. Лола шла за ним – вернее, не за ним, а как-то… рядом или одновременно с ним. Она не понимала, как идет. Его руки так и лежали у нее на плечах, и идти было вообще-то невозможно.

Они остановились снова, теперь уже посреди комнаты. Что делать, было непонятно. Обоим было понятно только, что делать что-то обычное, привычное, делать то, что должны делать мужчина и женщина, раз уж их потянуло друг к другу, – они не могут. Тяга была очень сильной, но природы ее Лола совсем не понимала. Разум работал словно бы отдельно от нее, и ее отдельный разум говорил ей, что это не есть тяга чувственности, не есть телесное влечение. Именно такими, странными словами говорил с нею ее отделившийся разум. Всей же собою она чувствовала что-то необъяснимое, бессловесное, не ведущее ни к каким знакомым действиям.

– Ваня, я… ничего почему-то не могу, – растерянно проговорила она. – Я ничего не понимаю.

– Я тоже.

Лола слышала, что сердце у него бьется сильно и часто – так, словно закипает кровь, может быть, как тогда, в открытом космосе. Но и биенье сердца, и кипение крови тоже шли как-то… не из тела; это она странным образом понимала.

– Но тебя же это должно раздражать? – сказала она.

– Давай сядем, а? – попросил он. – Не бойся.

Лола послушно села на стул, почему-то стоящий посередине комнаты. Иван присел на журнальный столик. Теперь они упирались друг в друга коленями и держались за руки как невменяемые.

– Разве я боюсь? – удивленно спросила Лола.

– Ты вся дрожишь.