что легче верблюду пройти сквозь игольное ушко, нежели богатому войти в Царство Небесное. Экстатические пророки (а о них неоднократно упоминает Новый Завет как о полноправных и деятельных членах христианских общин!) «вымерли, как класс», анархические начала были начисто вытравлены, и вместо «вечерей любви» потихоньку выкристаллизовывается богослужение, центральной фигурой которого становится уже не всякий желающий, а особое лицо – священник, из разряда которых потом выдвигаются епископы (дословно: «надзиратели»). Они тут же обеспечивают себе власть и полномочия от Бога и выдвигают тезис об апостольской преемственности, смысл коей – в следующем: апостолы, основывая различные церкви, поставляли епископов; те имели духовную власть рукополагать священников и других епископов; так возникли «генеалогии» мифических первоепископов, связывавших епископов нынешних с апостолами и, следовательно, Христом, который этих апостолов избрал. При этом очень ревностно стало изыскиваться, правомочен ли такой-то и такой-то епископ, соблюдается ли апостольская преемственность? Не еретиком ли он поставлен, не раскольником ли? Если так, значит, таинство недействительно, и рукоположенные им самим – вовсе не священники! То есть читатель видит, какая возникает благодатная почва для раздоров, интриг и борьбы за вожделенные места, за все то же «седалище Моисеево». Да, как только епископ стал ведать общинной казной, ловко использовав «языческое» представление о «божественной собственности», место стало доходным. Своеобразная система «патроната» позволяла богачам ставить в епископы «своих» людей, обслуживающих их интересы (как и сейчас), превращая, разумеется, какие бы то ни было «выборы паствой» в простую проформу – церковь все более становилась не общиной равных, а учреждением при епископе, надзиравшим за финансами, порядком, проповеднической деятельностью, судебными вопросами и т. д. Прежние «демократические выборы» епископа общиной остались в прошлом, одобрение народом осталось лишь постыдным фарсом (так и доныне: формально на церковных соборах должны присутствовать и миряне, чтобы соборное решение имело силу, но разве что от них зависит?..). Так что еще на рубеже I–II вв. священномученик Игнатий Богоносец, епископ Антиохийский, изрек, что нет церкви без епископата, и на этих самых дрожжах взошел известный афоризм св. Киприана Карфагенского (1-я пол. III в.): «Кому церковь не мать, тому Бог не отец», взятый буквально на щит современной церковью. Получается, это они как бы решают за Бога, кто ему дитя, а кто – нет!

Но это все с одной стороны; нельзя не отметить, что излюбленная концепция советского времени о борьбе епископов за обладание властью, влиянием и церковными деньгами имеет один изъян: как правило, при очередных гонениях в первую очередь страдал епископ. То есть приходится допустить два варианта: либо эти люди были действительно настолько обуреваемы алчностью и властолюбием, что готовы были, возвысясь этаким дубом на равнине, непременно навлечь на себя удар государственной молнии, лишь бы стать «халифами на час», либо – и с этим мы, пожалуй, и согласимся – были все же и достойные пастыри, готовые не только стричь своих овец, но и к самопожертвованию за них и за веру (ну это все, опять же, слишком упрощенно – бывало, паства сама прятала пастыря, а бывало, его просто не могли поймать – или даже не хотели, как в случае с Киприаном Карфагенским, об этом – позже). Кроме того, именно в создании жесткой епископской централизации христианских общин Э. Ренан видит залог и причину их выживания в языческое время. «Павловы» церкви, то есть из язычников, гораздо быстрее откликнулись на этот процесс, нежели аморфные иудео-христианские общины, сохранявшие относительную синагогальную демократию, – поэтому они и увяли, в итоге, если не «перестроились» вовремя. К середине II в. раздел общины свершился – по меткому выражению Ренана, «по одну сторону – пастыри; по другую – стадо». Но он считает, что без епископата, взявшего на себя роль представителей и уполномоченных разрозненных и несходных общин, христианство бы исчезло лет через 300–400, как культ Митры: вышедшие из «революционной горячки» христианской демократии консервативные и аристократические учреждения оказались для церкви спасительными. Но о какой-то близости с учением Христа говорить, пожалуй, уже не приходилось.

Замечательно писал Б. Спиноза (1632–1677 гг.) в «Богословско-политическом трактате»: «Отыскивая причину зла, я не сомневался, что оно возникло оттого, что толпе религией вменялось в обязанность смотреть на служение при церкви как на достоинство, а на церковные должности – как на доходную статью и оказывать священникам высший почет. Ведь, как только началось в церкви это злоупотребление, тотчас у всякого негодяя стало являться сильнейшее желание занять должность священнослужителя, любовь к распространению божественной религии переродилась в гнусную алчность и честолюбие, а самый храм превратился в театр, где слышны не церковные учители, а ораторы. И ни один из таких ораторов не руководится желанием учить народ, но старается вызвать в нем удивление к себе, публично осудить разно с ним мыслящих и учить только тому, что ново и необыкновенно, [т. е. тому] чему толпа больше всего и удивляется… Почти все выдают свои измышления за Слово Божие и стараются только о том, чтобы под предлогом религии принудить других думать заодно с ними… Иеремия (в гл. 7, ст. 4) говорит, что иудеи его времени ложно называли храм Соломона храмом божьим, ибо, как сам он продолжает в той же главе, наименование “божий” можно было прилагать к тому храму только до тех пор, пока его посещают люди, которые чтут его и защищают справедливость; если же его будут посещать убийцы, воры, идолопоклонники и другие преступные люди, тогда он скорее яма для преступников».

Параллельно с возвышением епископата проводилось формирование новозаветного канона, в который были тщательно отобраны лишь некоторые книги, в то время как большинство других подобных сочинений, не устраивавших церковную верхушку, были уничтожены – даже св. Лука свидетельствует в своем Евангелии, что «многие начали составлять повествования» (Лк. 1: 1) о Христе – а в Новом Завете их всего 4; разумеется, были «отчислены» Евангелия и произведения гностического и иных еретических толков («Евангелие Фомы», «Евангелие детства», «Евангелие от Иуды», «Гром. Совершенный Ум» и др.; дольше всех продержалось и чудом сохранилось «Евангелие от Никодима»), но пострадали и такие весьма чтимые ранее и абсолютно демократические сочинения, как «Пастырь» Герма, «Дидахе» («Учение 12 апостолов»), многочисленные апокалиптические сочинения, громящие грешников и богачей (например, «Апокалипсис Петра»).

А когда Константин I дозволил церкви выйти из подполья, тут она и размякла в государственных объятиях. Г. Буасье в работе «Падение язычества» ярко и аргументировано рассуждает по поводу того, что Константин «возглавил» христианскую церковь практически «по привычке», так же, как он являлся главой язычества в качестве pontifix maximus. Что же касается христианских епископов, позволивших это, то он тонко и едко отмечает, что