– Передумал. Причуда объяснима: напротив него – кто? Супруга и рядом Анна де Монгарден. Он рад видеть их вместе, кажется, еще больше, нежели они сами. Кроме того, Жанна пожелала показать всем, что графиня отныне – ее лучшая подруга и первая дама двора. Никто иной, кроме родственников, как ты сам понимаешь, не имеет права сидеть рядом с будущей королевой.

– Каких высот достигла сестра Гастона! Подумать только, совсем недавно она тайком пробиралась по ночному Парижу к часовне на улице Сент-Авуа.

– Я всегда знал, что эта дама не упустит своего. Не удивлюсь, если Жанна Бурбонская сделает ее герцогиней.

– И по праву: Анна совершила великий переворот. Настоящий дьявол в платье со шлейфом! Это она дала людям нового короля.

– Если уж быть точным, то эту честь вправе разделить с ней пастушка, которую нашел Гастон. Сей дуэт изменил историю Франции, и когда-нибудь о нем заговорят потомки; но нас к этому времени уже не будет на свете.

– Как же потомки узнают?..

– Им расскажет сын Гастона или его дочь: не исключено, что пастушка родит от него.

– Карл вручит ему жезл маршала, помяни мое слово!

Регент, налюбовавшись, в конце концов не усидел в экипаже, вскочил на коня.

18 мая Карл прибыл в Реймс, где короновались все французские короли, исключая трех[48]. И в этот же день к дворцу, где остановился двор, подлетел на взмыленной лошади посыльный в кольчуге поверх легких доспехов. Через минуту он предстал перед регентом.

– Сир, мы победили! Войско Карла Наваррского разбито два дня назад при Кошереле… так называется деревня у холма. И эту победу одержал Дюгеклен, тот, которого вы взяли на службу! Граф Осерский полностью доверил командование ему.

На мгновение все разговоры стихли. И тотчас зал взорвался ликованием, полетели в воздух шляпы, береты. Ведь сколько лет терпели одни поражения! Однако удивительно: вместо графа войско возглавил какой-то Дюгеклен, которого никто не знал…

Карл подошел, обнял посланца.

– Слава Богу! Господь не оставил нас и помог двуглавому орлу порвать золотые цепи[49]. Как это вышло?

– Так же, как и при Креси, но на этот раз в роли французов выступали англичане. Мы стали отходить, и они бросились на нас, как на легкую добычу. А ведь у них была выгодная позиция – на вершине холма. Тогда Бертран дал команду повернуться лицом к врагу. Мы выманили-таки их на ровное поле, встретили и всех порубили на куски. О, как они дрались, сир, наши рыцари! Вы бы видели! Пуатье звенел у них в ушах набатом, когда они работали мечами, не отступая ни на шаг. Рубили и кололи! Кололи и рубили! За англичанами потекли с холма и наваррцы, и вот тут вступила в бой конница Дюгеклена, которую он держал в засаде. Как ветер налетела она на правый фланг неприятеля и вмиг смяла его, а дальше принялась крушить врага. Он дрогнул и побежал. Мы не давали им уйти. Помню крики: «Бедье, гони тех, что слева! Круссоль, отсекай правый фланг, отсекай же!» И мы били и гнали врага! Это была уже не битва, а попросту избиение. Я никогда не видел, чтобы люди так зверели. Воины падали, тянули руки, моля о пощаде, но рыцари кололи и били по этим рукам, и они отлетали, громыхая красным железом…

– А капталь де Бюш?[50] Это он привел эскадру…

– Сдался в плен без лишнего геройства, не то и его бы, как остальных.

Вновь все зашумело, закипело вокруг гонца и регента. Восхваляли Карла, рыцарей и… никому не известного бретонца Дюгеклена, которому сей же миг предрекли звание маршала в армии короля. Аббат Ла Гранж стоял рядом с будущим монархом, у него дрожали губы, он не успевал моргать, прогоняя слезу.

– Сир, это первая наша победа за много лет!.. Да славен Господь…

И не выдержал: слеза выкатилась и поползла по щеке, за ней другая.

– Да, аббат, и пусть не мешкая звонят в колокола!

Они звонили и на другой день, но уже по случаю коронации. Все было пышно как никогда, блистало золотом и серебром. Похоже, не одни заговорщики рады были поменять короля. При огромном стечении народа и знати архиепископ Реймсский помазал Карла на царство священным миром. С этой минуты, отмеченный печатями Святого Духа, Карл, регент, под звуки труб и антифона, с золотой короной на голове, становился королем Франции и Божьим избранником. Вслед за ним архиепископ пальцами, смоченными в елее, начертил крест на груди Жанны. Теперь она – королева!

Как и полагалось в таких случаях, на площади перед дворцом устроили пир. Поставили столы, но мест для всех не хватало, пришлось прихватить часть близлежащей улицы. А для горожан выкатили из подвалов бочки вина; их ставили на всех площадях Реймса, и народ под перезвон колоколов возносил славу новому королю, который, «еще не будучи королем, уже одержал блестящую победу над проклятыми англичанами и наваррским выползнем».

Кумушкам, как и всюду, будь то город или деревня, тем для болтовни хватало. Неподалеку от рынка одна из них, видимо, побывавшая у собора, расхваливала супругу Карла:

– Королева-то новая хороша, ну чисто Мадонна! Муж прямо глаз с нее не сводит.

– А говорят, была кикиморой, потому и не сводит, – отвечала другая. – Лицо ей безобразили бородавки, да, знать, свела. Верно, ей посадили улитку, которую после прокололи терновым шипом.

– Что бородавки! – вступила в разговор третья. – Не стала бы второй Хромоножкой. Ту тоже звали Жанной.

– Слух идет, та еще стерва была, – поддакнула четвертая. – Жила она в башне – называется Нельской – и заманивала туда на ночь молодых людей – студентов, поэтов. Утром их убивали и сбрасывали в реку, а эта гнида вела счет – сколько, дескать, ее уже обслужили. После этого она выкрала у мужа печать, чтобы поставить ее на документ; то был приказ о казни одного вельможи, который ей чем-то не угодил. Но с этим не вышло, и король, когда узнал, крепко побил ее. Тогда она взялась за епископа: того чуть не утопила в ванне с ядом.

– А его-то за что?

– Бог ее знает. Должно быть, епископ отказался переспать с ней, ведь она была мало того что хромая, еще и уродиной. Известно, чем страшнее рожа, тем подлее душа.

– Ну, о нынешней-то Жанне этого не скажешь. Люди говорят, она набожна и тиха нравом. Модница большая. Все выдумывает какие-то вырезы, отрезы… Да и чем заниматься-то им во дворце? Ребятишек бы