В итоге, отложив все решения на несколько дней, в понедельник утром я, как обычно, поехала в Оксфордшир. Ожидала, что проведу спокойный день, перебирая старые письма, но, когда я позвонила в дверь, Джоан, поприветствовав меня, сказала, что Тильда просила меня навестить ее в больнице.

Неохотно я поехала в больницу имени Джона Радклиффа. Тильда лежала в небольшой одноместной палате.

— Мы разрешили навещать ее только самым близким, но она настояла, чтобы к ней пропустили и вас, — неодобрительным тоном сообщила мне медсестра, ведя меня по длинному коридору.

Тильда, маленькая, хрупкая, бледная, полусидела на подушках. Я коснулась губами ее обтянутого тонкой, как бумага, кожей лба: поцелуй Иуды.

— Пять минут, не больше, — строго наказала медсестра.

Я начала расспрашивать Тильду о ее самочувствии, но она схватила меня за руку. Дышала она с трудом — учащенно и неглубоко.

— Мне необходимо было встретиться с тобой, Ребекка, — прошептала она. — Кейтлин сказала, что она говорила с тобой о Даре.

Я отвернулась от взгляда ее больших, исполненных муки глаз. Казалось, в Тильде едва теплится жизнь, и я боялась, что одно мое неверное слово или неправильно сформулированный вопрос просто убьют ее. Поэтому я промолчала.

— Я должна рассказать тебе о Даре. — Почти то же самое я слышала всего несколько дней назад — от Кейтлин. «Я хочу рассказать вам об отце». — Дара был разрушителем. Мне понадобилось много времени, чтобы это понять. Он разрушал не умышленно — так получалось. Дара губительно действовал почти на всех, с кем он так или иначе соприкасался. Джосси… Макс… Кейтлин… я, конечно. — Она на мгновение смежила веки, слово зрение лишало ее сил. — Дара погубил ту глупую девочку, что забеременела от него… уничтожил наследство своей дочери. Кейтлин потеряла все — дом, земли, все… В конце концов он и до моих детей добрался.

Тильда открыла глаза, посмотрела на меня.

— Я не говорю, что я ни в чем не виновата. — Ее голос окреп. — Не говорю, что не любила его когда-то. Это было бы ложью. Но главное — в результате я поняла, что он за человек. В отличие от Кейтлин.

— Кейтлин поехала с вами в Оксфордшир, да?

— Да, поехала. — Ее слова были похожи на вздох. — Нам пришлось покинуть Саутэм. В Длинном доме нам всем было очень тесно, и вообще Саутэм стал мне ненавистен. Пошли сплетни… слухи. Деревня маленькая, трудно что-то утаить. Мне не терпелось уехать, но денег было мало, да и жилья по-прежнему не хватало. — Тильда едва заметно улыбнулась. — Кит де Пейвли нашел мне работу. Я взяла на себя заботу о Кейтлин, и он решил оказать мне услугу. У бедной девочки из родных никого, кроме него, не осталось, а Кит, это было очевидно, не смог бы ее вырастить.

Тильда умолкла, будто собираясь с силами.

— Кит нашел мне место домработницы в доме одного своего старого приятеля, полковника Реншоу. Тот жил в Оксфордшире. Для меня это был идеальный вариант: большой дом с одним-единственным обитателем, так что для нас всех места было предостаточно. Конечно, мне пришлось немножко солгать, — добавила она, многозначительно глядя на меня, будто бросая вызов. — Не забывай, в ту пору законы нравственности были иные. Более строгие, менее снисходительные. Я сказала полковнику, что мой муж заболел во время войны и теперь живет на юге Франции, поправляет здоровье. Я убедила его, что мои родители были женаты и что они оба умерли, когда я была ребенком. Я была в отчаянии, Ребекка, понимаешь? Я должна была начать все сначала. Должна была оставить позади свое прошлое.

По глянцевому полу коридора застучали каблуки массивных черных туфель.

— Вам пора отдохнуть, дама Тильда, — сказала за моей спиной медсестра.

В глазах Тильды промелькнуло знакомое нетерпение. Потом она прошептала, вторя Патрику:

— Поговори с Мелиссой, дорогая. — И отвернулась от меня.

Макс уволился с работы и уехал во Францию. В Париже в жару было так же противно, как и в знойную пору в Лондоне, и даже в приличных отелях подавали лишь суррогат кофе, поэтому он сел на поезд и отправился в долину Луары. Сначала посетил Анже, где сидел в кафе и, потягивая красное вино, любовался замком. Франция была такая же убогая, как и Англия, — на дверях и окнах облупливалась краска, — но в солнечную погоду это как-то не бросалось в глаза. Из Анже он поехал в Шинон, где бродил по развалинам замка, возвышавшегося на горном отроге, и смотрел на перекинутый мост через реку, украшенный флагами по случаю праздника. Потом наведался в Сомюр, потом в Тур. По мере продвижения на юг темп его жизни замедлялся, словно солнце и жара просочились в его жилы, подавив неуемность и нервную активность, которые всегда были от него неотделимы.

В каждом городке он проводил несколько дней, ночевал в дешевых пансионах, ужинал в тесных маленьких кафе. В сельской местности, где подсолнухи на полях тянули к небесам свои желтые головки, кухня была лучше: прилавки на деревенских рынках были завалены дикими утками и банками с домашним вареньем. Чем дальше на юг, тем жарче пекло солнце, и Макс после обеда устраивал себе сиесту, подражая французам, будто ящерицы снующим в тени. Поначалу отдыхал десять минут, потом полчаса, потом час. Однажды проспал до четырех часов дня, а после встал и бродил по улицам, глазея на людей. Его изумляло, что он способен так долго спать. Будто он отсыпался за все те годы, когда ему приходилось спать урывками в окопах и джипах.

В конце концов наступили такие дни, когда им перестало овладевать желание свернуться в маленький дрожащий комочек при воспоминании о Берген-Бельзене. Он все еще оплакивал тех несчастных страдальцев, похожих на серые тени, и это было естественно. Но их образы постепенно бледнели, и жизнь для него становилась чуть более сносной. Правда, с ослаблением этой боли обострилась другая. Какое-то время ему удавалось не думать о Тильде; теперь же каждая светловолосая женщина, звук тихого мелодичного смеха всякий раз заставляли его оборачиваться. Он был готов убить Дару Канавана, доказавшего ему то, чего он всегда опасался: что Тильда никогда по-настоящему не любила его. Для нее он всегда был на вторых ролях: и когда она выходила за него замуж, и все годы их супружества. Макс думал о ней с горечью и гневом, никак не мог простить ей предательства. Через банк он посылал деньги на обучение Джоша, на детскую одежду и питание и часто писал своим детям короткие письма, в которых рассказывал о тех местах, где побывал, о людях, с которыми говорил. Думая о Тильде, он представлял ее обнаженное золотистое тело в объятиях Дары Канавана и презирал себя за то, что когда-то ее любил.

Добравшись до селения, расположенного в нескольких милях от Сента, Макс дальше не поехал. Это была небольшая деревня: церковь, mairie,[54]лавка мясника, пекарня, табачная лавка и полуразвалившееся здание автомастерской с вывеской «Fermé»[55]на воротах. Вокруг — выгоревшие пыльные поля и виноградники. Макс спросил, где можно снять комнату, и его направили в маленькую каменную гостиницу на площади. Ночью он смотрел на звезды, сверкающие на синем бархате неба, и слушал стрекот цикад.