Я вернулся в гостиницу и сообщил мисс Стюарт, что не смогу пойти с ней в церковь. У меня возникли новые обстоятельства. Я и впрямь чувствовал, что еще одна встреча с мистером Макинтайром окажется для меня непосильной. Лучше я схожу и посмотрю на честных будничных коров…

На обратном пути я как раз попал в обратный поток кальвинизма: прихожане расходились по домам после проповеди. Мне вновь стало не по себе, я чувствовал себя единственным бессовестным язычником. И как бы вы думали, кого я встретил в толпе возвращавшихся горожан? Конечно же, мистера Макинтайра! Он шел медленно и торжественно, печатая шаг, словно на военных похоронах (в моих ушах зазвучала незабвенная мелодия «Цветов леса»!). Вы не поверите, но на нем были черные перчатки. Его горячо любимая трубка не торчала изо рта и даже, я уверен, не лежала в кармане его черной визитки. Теперь я понимал, что чувствовали сэр Тоби Белч и другие, когда в саду наблюдали за спятившим Мальволио. Как же лучше поступить в такой ситуации? Перейти на другую сторону улицы или проигнорировать старика?

— Добрый день, — к своему удивлению, услышал я голос мистера Макинтайра.

Он почти вернулся к своему привычному человеческому обличью.

— Хорошая проповедь? — вежливо поинтересовался я.

Из его поведения я понял, что он предпочитает не вспоминать нашу утреннюю встречу.

— О да, совсем неплохая.

Я совсем запутался в его религиозных настроениях и не мог придумать, что бы еще такое сказать. Внезапно он посмотрел на меня со своим обычным повседневным блеском в глазах.

— Сожалею, что пришлось вам отказать поутру, — произнес он и затем добавил, заговорщически понизив голос: — Если вам все еще нужен закрепитель, приходите снова к задней двери!

Он оставил меня стоять посредине тротуара — ошарашенного, утратившего дар слова — и продолжил свое великолепное черное шествие по узенькой Хай-стрит.

2

Если ехать по дороге из Баллахулиша туда, где река Коэ впадает в озеро Лох-Левен, то непременно наткнешься на маленькую уютную деревушку, возле которой выставлен самый нелепый дорожный знак на всех Британских островах:

ДЕРЕВНЯ ГЛЕНКО

МЕСТО ЗНАМЕНИТОЙ РЕЗНИ

ЧАЙ И ЗАКУСКИ, ТАБАК И СИГАРЕТЫ

С другой стороны, последнее предложение несколько смягчает тягостное чувство, которое неизменно охватывает путника на подъезде к этому мрачному месту гибели целого клана. Наверное, Эндрю Лэнг был единственным писателем, на которого долина Гленко произвела приятное, бодрящее впечатление. Описание, данное Маколеем, хорошо известно читателю, и нет нужды его здесь приводить. То же самое можно сказать и о впечатлениях Дороти Вордсворт. Но лично мне больше всего нравится малоизвестное письмо Диккенса Джону Форстеру, где первый описывает свою поездку через эту долину.

Все время, — пишет Диккенс, — дорога тянулась среди пустошей и гор с огромными массами скал, которые свалились Бог знает откуда и рассыпались по земле во всех направлениях, придавая этому месту сходство с кладбищем некоей расы великанов. Время от времени нам попадалась одинокая хижина, у которой не было ни окон, ни печной трубы, а дым от сжигаемого торфа выходил прямо в дверь. Однако должен сказать, что за дюжину пройденных миль мы едва ли встретили шесть таких хижин. Трудно себе представить места более пустынные, дикие и величественные, чем эта долина. Гленко сама по себе совершенно ужасна. И дорога выглядела не менее кошмарной. По обочинам от нее тянутся высокие скалы, по которым во всех направлениях стекают шумные ручьи. С одной стороны (слева по ходу нашего движения, если быть точными) среди этих скал на большой высоте пролегают десятки узких гленов. Они образуют такие жуткие места, какие можно узреть лишь в самых страшных горячечных кошмарах. Увиденная картина запомнится мне на долгие годы, а вернее сказать, до конца моих дней (и это не шутка и не фигура речи). Само воспоминание об этом переходе заставляет меня содрогаться…

После такого описания я выступил в путь уже готовым ужасаться и содрогаться. Однако, увы, в тот день сияло солнце, Гленко пребывала в радостном и отнюдь не пугающем расположении духа (наверное, именно в этом настроении ее и застал Эндрю Лэнг). Она, конечно, пустынная, дикая и, как большая часть горной Шотландии, внушает почтение человеку. Я бы сказал, что Гленко преподает нам хороший урок смирения. Попав сюда, начинаешь осознавать, что человек — пренебрежимо малая величина, которую здешние горы никогда не принимали в расчет. Они относятся к нам не враждебно, скорее, с рассеянным небрежением. Если бы человека внезапно закинуло на Луну, то он, наверное, рассматривал бы лунный пейзаж — чужой, холодный, безразличный — с тем же суеверным трепетом, с каким я взирал на долину Гленко. Здешним горам неведомо милосердие. С самого момента зарождения жизни они так и не выбрались из своей первоначальной теплой слизи. Они до сих грезят геологическими конвульсиями. Озаренная солнечным светом Гленко не вызывает у человека содрогания, потому что она прекрасна. Она, скорее, зачаровывает. Хочется сесть и долго-долго смотреть на нее — как вы часами сидите на песке, глядите на Сфинкса и гадаете, что там он (если, конечно, предположить, что Сфинкс — «он») увидел в бесконечном небе. Возможно, Бога? Гленко порождает такие же чувства.

Тем не менее я продолжал ехать по самой худшей дороге во всей Шотландии. С обеих сторон от меня вздымались серо-стальные горы. Половина перевала была залита солнечным светом, вторая половина пребывала в глубокой тени. Болотистая почва поросла высокой, упругой травой, которая волновалась и колыхалась на ветру. Единственным звуком было журчание ручья с ледяной, коричневой от торфа водой, а единственным движением — медленный, зловещий полет неведомой птицы над холмами.

Вулканические горы иссечены множеством ущелий, за долгие столетия проложенных горными потоками. Узкие у вершины, они постепенно расширяются книзу и впадают в общую долину. Редкие худосочные деревья сиротливо жмутся к склонам ущелий, пытаясь укрыться от порывов ветра. Мне они напомнили несчастных путников, застигнутых в горах грозой. Однако лишь редкие ущелья могли похвастаться растительностью. Большая же часть из них представляла собой просто расселины в вулканической скале, будто неведомые великаны затачивали здесь свои мечи…

Внезапно небо затянуло тучами. Свет в Гленко погас так внезапно, словно кто-то вошел в комнату и щелкнул выключателем. И долина сразу же поменяла свой цвет: она стала безнадежно серой. Теперь ясно, почему Маколей назвал Гленко «долиной теней». При взгляде на эти суровые горы, причудливые холмы и темные ущелья казалось, будто там непременно должны обитать нагие злобные демоны. Наверное, именно в таком месте, как Гленко, нашли свой конец библейские гадаринские свиньи.

По пути мне повстречался молодой пастух, который брел рядом с отарой овец — серой лавиной, медленно двигавшейся на невидимых ножках. Пастуху помогала вездесущая собака-колли, которая зорко следила за подопечными умными, ясными глазами. Пока все шло как надо, овчарка лежала, притаившись в траве и чутко поводя длинным носом. Но стоило какой-нибудь растяпе-овце зазеваться или же забрести в сторону, как собака немедленно вмешивалась и наводила порядок. На моих глазах одна из овец вознамерилась было подняться по склону холма, тут же в ее сторону метнулся бело-коричневый дротик (а именно так выглядит колли на бегу), и через пару секунд серая лавина вновь восстановила свои стройные ряды.