Вот такой я и есть, думал Иоаким, садясь на пассажирское сиденье прокатного джипа. Таким я был и таким останусь, горько усмехнулся он и бросил жадный взгляд на фотографию Лины в бикини, которую Карстен успел прилепить скотчем на панели. Вот, еду в город обделывать темные делишки… сын обманщика, сам обманщик… а почему бы мне и не быть обманщиком? Вся моя жизнь – сплошной обман, и вот, пожалуйста, логическое завершение: двусмысленные статейки и торговля фальшивками…

В свадебных апартаментах «Гранд-отеля» штучный паркет был застелен персидским ковром. Чудовищных размеров кровать «DUX», за окном – солнечная рябь Балтийского моря. На шестидесяти пяти квадратных метрах со вкусом расставлена французская мебель. Ковер мягко спружинил под ногами Иоакима Кунцельманна, когда он нервно переменил положение в кожаном кресле со следами ногтей Сесилии Хаммар – невероятно, но именно в этом самом номере они провели ночь любви… восемнадцать долгих месяцев тому назад. Ну и что, с этим можно жить, даже испытывать некое мазохистское удовольствие, но все остальное… Из коридора послышалось погромыхивание сервировочного столика, нагруженного серебром, японским фарфором, закусками и винтажными винами. Приятна, черт возьми, вся эта миллионерская атмосфера… даже воздух какой-то другой. Классическая музыка из спрятанных где-то на пятом этаже самого дорогого отеля в городе динамиков придавала его воспоминаниям о прежних победах какой-то нелепо романтический колорит. Но все эти воспоминания мигом поблекли при виде некоей фигуры из гангстерского фильма, фигуры человека, только что переступившего порог и пожимающего руку Карстену Хамреллю. Мало того, Иоаким засомневался в своем душевном здоровье. Первое попавшееся объяснение заключалось в странной мысли, что скверная карма порождает еще более скверную карму, причем не в арифметической, а в геометрической прогрессии – материализовавшийся в номере человек был именно тем, кого он меньше всего хотел бы видеть.

Это был Сергей, в своем мятом костюме от Хьюго Босс и замшевых мокасинах. Невероятно, просто невероятно – тот самый тип, которого он год назад видел в обществе Сесилии Хаммар в самолете из Висбю в Бромму. Конечно же его звали не Сергеем. Имя Сергей было просто порождением больной кунцельманновской фантазии. На самом деле это был Эмир, старый подельник Хамрелля, тот самый, который собирался выложить миллион за картину Виктора Кунцельманна. Иоаким лихорадочно размышлял, что бы это могло значить в высшем… даже не просто в высшем, а в самом высшем, сверхъестественно высоком смысле.

– Здорово, Эмир! – бодро прорычал Хамрелль и достал из мини-бара сувенирную бутылочку шампанского. – Или пива?

– Не надо, – сказал Эмир совершенно без ожидаемого Иоакимом пригородного акцента. – Я сегодня сам за рулем. Мой шофер взял отпуск… небольшой инцидент с малокалиберным пистолетом…

Это прямо забавно – бандит с первых слов! Тут же намеки на оружие, насилие… Снова возникла ассоциация с гангстерским фильмом – в реальной жизни такие люди не встречаются.

– Давай прямо к делу, – заявил этот кино-Эмир с интонацией, почерпнутой из малобюджетного кино. – Где у вас картина?

– Сначала познакомься с моим другом, – сказал Хамрелль, отодвигая бутылку. – Вон тот, в кресле. Это Йонни. Собственно, это он и продает картину, или, как бы это половчее назвать… он главный посредник. Я-то так, сбоку припеку, просто помогаю ему малость.

Субьект с бычьей шеей, Сергей-Эмир, взял курс к креслу. Больше всего он напоминал русский танк времен зимней войны в Финляндии. Гость был слегка возбужден, как только что принявший дозу наркоман.

– Вот оно что, – сказал он. – Тогда расскажи всю историю еще раз. Карстен только прошелся по поверхности – по телефону все не расскажешь…

Пути к отступлению отрезаны. Теперь только придерживаться сценария и не раздражать режиссера.

– Мой приятель хочет от этой картинки избавиться, и я ему предложил…

– Картина краденая, не так ли? В Гётеборге, или что ты там говорил, Хамрелль? Я позвонил по тому номеру на визитке, и некто по имени Эрланд попросил оставить сообщение после сигнала, а еще там какую-то классику играли… ненавижу классическую музыку! А скажи-ка, Йонни, почему бы твоему приятелю самому не прийти и не объяснить, как к нему попала картина?

– Он хотел бы лечь на дно, пока все не утрясется, – сказал Хамрелль спокойно, открыл мини-бар и достал себе апельсиновый сок. – Кончай базар, Эмир… Либо ты мне доверяешь… мне и моему компаньону, либо нет. Если нет, садись, выпей что-нибудь, поговорим о твоих лошадях и последних новостях с Сульваллы и расстанемся друзьями.

В этой напоминающей дешевый фильм ситуации слова Хамрелля, как ни странно, прозвучали вполне достоверно. Невидимый режиссер дергал за ниточки, и они убедительно воспроизводили слова, в любом другом окружении показавшиеся бы попросту немыслимыми. А вот сценаристу делать было больше нечего. Волшебная алхимия искусства позволила превратить этот дикий диалог в нечто вполне реальное, в законченное событие, которое никому бы и в голову не пришло подвергать сомнению. Именно над такого рода сценариями Иоаким с удовольствием издевался в бытность свою студентом киноинститута.

– Покажите наконец, что у вас там, – сказал Эмир-Сергей, ставший заметно более покладистым. – А курить-то здесь можно? Или запрет на курение распространяется и на «Гранд-отель»? Я хочу сказать, здесь же уже почти не шведская территория. Международная, так сказать…

– Мы были бы очень благодарны, если бы ты воздержался от курения, – сказал Хамрелль совершенно непринужденно. – Могу предложить антиникотиновую жвачку.

На журнальном столике (от «Мио», так себе столик, разочарованно отметил про себя Иоаким, дизайнер пожадничал на реквизите; странно, потому что все остальное было класса Стенли Кубрика) – на этом так себе столике Хамрелль распаковал украденную картину Кройера.

– Как видишь, даже лейбл галереи сохранился, – спокойно произнес он, прислоняя картину к столику так, чтобы дневной свет как можно лучше освещал мазки Виктора Кунцельманна. – И два экслибриса предыдущих владельцев. Я не большой специалист, Эмир, но мне кажется, картина классная. Были бы у меня бабки, я бы тоже за нее поторговался.

По берегу в Скагене прогуливается женщина с маленькой собачкой. Зритель смотрит на нее с расстояния метров в десять. На женщине белое платье, в руке – зонтик, тоже белый, по-видимому атласный. Если смотреть на картину как на подлинник Педера Северина Кройера, написанный сто лет назад, можно, конечно, обвинить художника в китче, но, когда речь идет о подлиннике, эстетические резоны отходят на второй план.

– Слушай, это замечательно, – сказал Эмир, похоже, совершенно серьезно. – Я обожаю эту старую манеру. Охереть, какие были мастера! Как его? Крюгер? Современное искусство не для меня. Ты когда-нибудь был в музее современного искусства, Хамрелль? А я был. Ни хрена не понял.

Сценарий немного пробуксовывал, несмотря на сенсационно органичную игру Эмира. Следовало бы поработать с наложением звука, чтобы в звукоряде слышалось нечленораздельное бормотание Иоакима… Интересно, а каскадер предусмотрен? Почему-то Иоакиму представилась получасовая автомобильная погоня по городу.