— Там их начальник шумит, я ему объясняла, что это оплачено, но он упирается, что-то совсем дурной попался, требует ваш сверток раскрыть, вы подошли бы…

С холодком, мгновенно пробежавшим по скулам, он успокаивающе-автоматически кивнул ей.

— Сейчас приду.

Быстро захлопнув дверь за проводницей, встав, словно раздвоившись, одной частью сознания автоматически прокручивая немедленные действия и их последствия, другой словно глядя на происшедшее со стороны, как если бы он ждал этого, как чего-то, что должно было добить его, секунду он стоял, глядя на сумку с оборудованием на верхней полке. Стащив ее, вытащив пакет с деньгами и пересчитав, он сунул их в карман; на секунду замешкавшись, вырвав последний пустой лист из технического описания пробойника, он написал на нем письмо Николаю с просьбой помочь Наташе всем, чем только тот сможет, и обеспечить ей достойную жизнь в Москве; сложив записку на манер конверта и написав на ней все телефоны Николая, он отдал ее Наташе; быстро взглянув в окно, видя, что платформа пуста, помня, что пограничник сейчас в купе проводницы один, быстро прикидывая путь, который он должен будет с боеголовкой пройти мимо здания станции, чтобы скрыться в городке, одновременно уже открывая черный, на молнии, футляр, он достал тепловой секатор; стараясь держать его в сумке так, чтобы не видела Наташа, быстро поведя пальцем по лезвию, он отсоединил нагревательный элемент. Рабочее тело секатора было острым, но не заточенным, даже при сильном ударе им нельзя было пробить пиджак, но удар в горло или в глаз мог быть смертельным; с безразличной решимостью конченого человека, с какой-то мстительностью, обращенной к самому себе, отстраненно решая, что он будет делать с таможенником, если тот откажется взять деньги, чувствуя, что сможет сделать это, так же быстро-незаметно он сунул секатор в карман брюк; быстро поцеловав Наташу, улыбнувшись ей, он вышел в коридор, из каморки проводницы по-прежнему доносились голоса. Подойдя к купе, он откатил незадвинутую дверцу; таможенник, длинный, долговязый парень, с каким-то характерным южнорусско-украинским выражением уныния на лице, словно заранее уверенный, что все украдено до него и его опять обманут, отвернувшись от рулона с боеголовкой, который они рассматривали вместе с проводницей, настороженно-ожидающе повернулся к нему; со странной смесью напора и неуверенности он оглядел его.

— Это ваш груз?

— Да.

— Документы имеете на него?

— Да, конечно.

Вынув заготовленные в Москве командировочное предписание и накладную, заранее зная, что этих документов будет недостаточно, видя, как таможенник с опаской разворачивает и рассматривает бумаги, безошибочным глазом человека, многократно дававшего взятки, уже видя, что этот парень, слишком пугливый и зашоренный, ни при каких обстоятельствах не возьмет у него деньги, почти автоматически он сделал полшага вперед, незаметно встревая между таможенником и проводницей. Непонимающе-нервно таможенник поднял глаза от бумаг.

— Что за груз везете?

— Детали испытательного стенда для радиоэлектронной аппаратуры, для ремонта.

— Таможенное оформление проводилось?

— Нет, а нужно разве? Обычно так возим.

— Как это «так возим»? «Так» никто ничего не возит через границу. Для провоза у вас должна быть таможенная декларация с отметкой «выпуск разрешен», декларация есть у вас?

— Нет.

— Тогда груз не может быть выпущен. У вас груз — изделие промышленности, изделие промышленности не может быть вывезено без таможенного оформления.

— А я могу произвести оформление?

— А вы что, владелец груза? Для оформления у вас должна быть доверенность от владельца и весь комплект документов. А у вас владелец в Минске… При ввозе на Украину таможенное оформление проводилось?

— Нет.

— Тогда тем более нельзя выпустить. Груз должен быть сдан на таможенный склад и опечатан вплоть до выяснения происхождения. А это ваше минское предприятие пусть потом разбирается, почему оно ввезло груз без оформления.

— А как оно должно разбираться?

— Это я не знаю. Такие вопросы задаете… Тут сразу столько нарушений, а вы говорите, как разбирается. Пусть в главное таможенное управление напишут, может, там что подскажут, что делать, если все не по правилам сделано и ничего не оформлено. Это сами с ними разбирайтесь. А груз в любом случае подлежит изъятию, чтоб оформить изъятие, сейчас пройдете со мной.

Молча кивнув таможеннику, спиной чувствуя проводницу, еще стоявшую в дверях, обозначая движение в карман за пазуху, он чуть приблизился к таможеннику.

— Тут еще есть документы, вам посмотреть будет нужно.

Словно в замешательстве оглянувшись на проводницу, чуть уловимо сделав ей знак выйти, видя, как быстро-понятливо кивнув, она закатила дверь, вынув руку из-за пазухи, сквозь брюки быстро прощупав в кармане секатор, он остановился против таможенника. Понимая, что должен отвлечь таможенника какой-то бумагой и в момент, когда тот начнет читать ее, ударить его секатором в горло правой рукой, сбоку, сверху вниз, в тесноте купе нависая над таможенником, чувствуя какое-то замешательство, пошарив в кармане и действительно найдя там какой-то сложенный вчетверо документ, кажется переданный ему три дня назад в минском «Телекоме», держа документ в руках, но не отдавая таможеннику, скорее жестом, чем взглядом, он приказал ему сесть. Видя, как тот инстинктивно подчиняется, стоя над ним, понимая, что ему остается только отдать бумагу и убить, медля это сделать, зная, что должен просто подойти и пробить секатором эту тонкую шею, внутренне ломая себя, чувствуя, как уходит время, и вминаясь в сопротивление, словно перед непреодолимым препятствием, он остановился перед ним. Ища выхода, не находя, уже видя направленный на него испуганно-настороженный взгляд, в этот миг ощутив какой-то надлом, в каком-то безоглядном безумии отбросив все и рванувшись чувствами вперед, неотрывно глядя на сидевшего перед ним таможенника, он начал говорить. Опустившись на кушетку, глядя ему в глаза, он рассказал ему все, что с ним произошло, начиная с прошлой недели. Безостановочно, не подбирая слов, он рассказал ему о своем задании, ракете, Наташе, о своем аресте, побеге, убийстве Вадика и Вовчика, бегстве на вокзале и обо всем, что произошло до настоящей минуты. Умолкнув, в каком-то опустошении, сжимая в кармане рукоятку секатора, теперь уже твердо зная, что убьет его, если что-то услышит об изъятии груза и задержке, привалившись к стенке, он смотрел на него. Растерянный, все более серевший лицом в продолжении рассказа, тог несколько секунд молча, затравленно смотрел на него. Словно очнувшись, болезненно дернувшись лицом, словно не вынося того, что услышал, в каком-то неожиданном порыве подавшись вперед, он поднял глаза, измученно глядя на Сергея.

— Господи, чтоб вам всем сдохнуть, всем вам, москалям. Когда ж вы нас в покое оставите? Что ж вы нам жить не даете, столько лет воду мутили, покоя не давали, мы ж только-только начали жить по-людски. Что ж вы за люди такие, и сами не живете, и нас мучите. Все ж у вас есть, побольше нашего, что вы там с голоду, что ли, помираете, поесть-попить-одеться — все ж есть, живи себе в удовольствие, живи спокойно, никого не трогай. Так нет, все вам неймется, все вы лезете с вашими бомбами, ракетами, с космосом этим вашим скаженным, гнобищ бетонных везде понастроили, уже ни посеять, ни пожать, ни скотину выгнать, не поймешь уже, что теперь делать со всей этой страстью, электростанций этих атомных, как будто и себя, и других на тот свет спровадить торопитесь, знать уже не знаешь, чем бы отгородиться бы от вас. Жить спокойно никому не даете, собрать бы все ваши цацки и отправить куда-нибудь на Луну, жгите себе там, взрывайте, сколько душе угодно, хоть нас не трогайте.