Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Я поднимаюсь на ноги не в силах и дальше сидеть на месте просто так. Уперев руки в бока, прохаживаюсь вдоль пары гребаных квадратных метров, на которых умещается эта подсобка.
Тошно. Что же так тошно-то, а?
— Макс, — нарушает установившуюся тишину отец. Зовет, но я не слышу. Не слушаю. Я, как всегда, моментально отгородился, защищая свой внутренний баланс, которого в этих вечных качелях так тяжело пришлось достигать. В ушах гул, а в висках стучит пульс. Запредельный. Такой, словно я только что стометровку отмотал.
— Элементарного, пап, — говорю, останавливаясь и потирая переносицу, всего на мгновения закрывая глаза. — Я безумно благодарен тебе за ту жизнь, что у меня есть! Но, твою мать!
— Я знаю, что я далеко не идеальный отец, Макс, — поднимается следом на ноги батя. — И знаю, что должен был говорить тебя это чаще!
Пауза.
Отец резко замолкает, обрубая фразу, и смотрит на меня в упор.
Я слышу вздох.
Поворачиваюсь и смотрю на родителя, который ссутулив спину, словно на него навалился весь груз этого мира, с трудом продирая голос, говорит:
— Я горжусь тобой, Макс, — твердо. Уверенно. Ни голос, ни взгляд, ни сам он не дрогнул. Несгибаемый Артем Стельмах. — И всегда гордился.
Я не знаю, что сказать. Я в полной растерянности. Не то что говорить, тут даже дышать удается с трудом. Но вот взгляда не отвожу. Смотрю в родные глаза родного человека, понимая, как же все-таки крестный прав! Для нас родители — все, а мы для них — еще больше.
— Клянусь, сын, я видел каждый твой матч! — делает шаг ко мне батя, сжимая твердой рукой плечо. — Каждую игру, даже если не мог приехать или был на другом конце мира. Утром, вечером, ночью — я не пропустил ни одного! Знаю каждую твою победу, начиная с детского сада и каких-то дурацких конкурсов за конфеты, — смеется отец, а я и сам не могу сдержать смешок. — Я искренне прошу у тебя прощения за то, что пытался сделать из тебя идеального ребенка. Дурак. Но от этого я никогда в жизни не любил тебя меньше, слышишь? — говорит папа, обхватывая своими широкими ладонями мое лицо, и заглядывает в глаза, моментально, одним жестом перенося меня лет так на двадцать в прошлое. И я не знаю, можно ли разговаривать взглядом, но в данный момент его глаза сказали мне гораздо больше, чем слова. Сердце защемило, а руки затряслись.
Нас с детства учат, что мужчины не плачут. Ни хера подобного. У всех у нас есть слабости и раны, которые периодически кровоточат. Мои отношения с отцом всегда были для меня особой “болью”, и сейчас… кажется, эта “болячка” начала затягиваться.
— Я люблю тебя, сын, — говорит отец, обнимает, притягивая к себе, в свои крепкие и надежные объятия. В свои руки, в которых я снова могу почувствовать себя тем самым шкодливым мелким пацаном, который бомбил его кабинет и таскал важные документы. — Прости, дурака, — слышу по тону, что отец улыбается, похлопывая меня по спине.
— Я тоже люблю тебя, пап. И ты меня прости, — обнимаю в ответ.
Может ли в этом мире быть что-то еще круче и искренней, чем вот этот жест между отцом и сыном? Не знаю. И сколько по времени длятся наши “примирительные объятия”, тоже затрудняюсь сказать, но, в конечном счете, понимаю, что уже даже и не хочется выпороть вредину за ее гениальный план. Кто знает, как скоро мы с отцом сами бы решились на такой разговор!
— А теперь давай-ка вернемся к тому вечеру в клубе и уроду, который нарисовался вчера на приеме, — немного погодя говорит отец, когда мы оба усаживаемся обратно на ступеньки. — Будь добр, расскажи мне все, как есть. От и до. Без увиливаний, Макс.
Вздохнул, сжал руки в замок и начал. С самого начала. Не знаю, сколько и чего вредина поведала, очевидно, она это сделала, пока я общался с ее отцом, а значит, рассказ вышел вкратце, но когда я закончил, батя буквально рвал и метал. Ходил из угла в угол и сжимал от злости свои внушительные кулаки, которые, кажется, вот-вот полетят в стену.
— Поверь, я был не в меньшем бешенстве, — говорю, подводя итог.
— Я этого сученыша просто так не оставлю. Ему это с рук не сойдет! — рычит отец сквозь стиснутые зубы. — Это статья, Макс!
— Статья, — киваю, подтверждая. — И у меня есть все доказательства, начиная записями с камер и заканчивая выпиской от врача. Но проблема в том, что я думал, этот рыжеволосый гаденыш урок усвоил, но очевидно, ни хрена подобного, раз рискнул появиться вчера на приеме.
— И появился он не просто так, это была провокация.
— Да, кстати, — набрав побольше воздуха в легкие, говорю, — спасибо. Что прикрыл перед клубом и прессой.
— Ерунда. Нам теперь надо разобраться с этой семейкой.
— Бать, Летта боится, что об этом узнает Гай с Кати.
— Следовало бы рассказать им, — парирует отец, ероша волосы.
— Но…?
— Ты понимаешь, что вы оба заставляете меня врать лучшему другу?
— Но во благо же, — улыбаюсь, разводя руками. — Мы с тобой можем все решить и без участия Гая. А так, расскажи ему сейчас — случившегося мы уже не изменим, а проблем в отношении Виолетты и отца добавим, — говорю, как мне кажется, убедительно, приводя железобетонные доводы.
Отец смотрит на меня долгие пару секунд, явно прикидывая в уме весь масштаб последствий. И в итоге кивает, соглашаясь.
— Я не буду говорить Максу или Кати, но только потому, что я рассчитываю на то, что впредь вы оба будете умнее! И хотя надеюсь, что подобного больше не будет, если вдруг что… вы не станете молчать, сын. Расскажете хоть кому-то из нас! Понял?
— Угу. Обещаю, больше никакого самоуправства, — киваю и тяну руку к отцу. — По рукам?
— Провокатор, Макс, — ухмыляется отец и пожимает мою протянутую ладонь. — Теперь как думаешь, скоро нас отсюда по УДО выпустят?
Но ответить я не успеваю. За спиной слышится щелчок замка. Мы оборачиваемся как по команде, дверь открывается, и на пороге возникает смеющийся крестный, подперев плечом дверной косяк:
— Ну что, парни, как оно? — кивает Гай, откровенно забавляясь. — Я ожидал тут разнесенную в хлам подсобку, но смотрю, вы решили все мирным путем? Рад. Траты на ремонт дома в мои планы на этот месяц не входили, — пожимает плечами отец Летты, салютуя
