Ниже по холму говорил Мэнкс, обращаясь к озеру, и голос у него был спокойным и неторопливым.

Уэйн осмотрел задний отсек, пытаясь установить для себя, как он умудрился оказаться здесь снова. Похоже было, что задний отсек длится вечно. Похоже было, что нет ничего, кроме заднего отсека. Он чувствовал головокружение, как будто только что слез с гравитрона на окружной ярмарке, этого аттракциона, который крутится все быстрее и быстрее, пока центробежная сила не прижмет тебя к стене.

Вставай. Не сдавайся. Он видел эти слова в своем уме так же ясно, как если бы они были написаны черными буквами на досках белого забора.

На этот раз Уэйн опустил голову, разбежался, перепрыгнул через спинку, вылетел из задней части салона, и… упал обратно в задний отсек, где рухнул на ковровое покрытие. Его айфон выскочил из кармана шорт.

Он поднялся на четвереньки, но ему пришлось ухватиться за лохматый ковер, чтобы не упасть, настолько сильно кружилась у него голова. Он чувствовал, будто автомобиль двигался, крутился на черном льду, поворачиваясь по огромному обморочному, тошнотворному кругу. Ощущение бокового движения едва не лишало сил, и ему пришлось ненадолго закрыть глаза, чтобы избавиться от него.

Когда он решился поднять голову и осмотреться, то первым делом увидел свой телефон, лежавший на ковре всего в нескольких футах от него.

Он потянулся за ним медленным движением астронавта, тянущегося за проплывающей конфетой.

Он позвонил отцу по единственному номеру, который хранил в ИЗБРАННЫХ, в одно касание. У него было такое чувство, что только на одно касание он и оставался еще способен.

— Что случилось, чувак? — сказал Луи Кармоди, голос у которого был настолько приветлив, доброжелателен и беззаботен, что Уэйн при одном его звуке почувствовал, как к горлу подступают рыдания.

До этого мгновения он не осознавал, как близок к слезам. Горло у него опасно сжалось. Он не был уверен, что сможет дышать, не то что говорить. Он закрыл глаза, и на мгновение его едва не парализовала тактильная память о том, как он прижимался щекой к щетинистому лицу отца, грубой трехдневной поросли колючей шерсти бурого медведя.

— Папа, — сказал он. — Папа. Я в машине, на заднем сиденье. Не могу выйти.

Он пытался объяснить, но это было трудно. Трудно было набрать весь тот воздух, который требовался, чтобы говорить, трудно было говорить сквозь слезы. Глаза у него горели. Зрение расплывалось. Трудно было рассказать о Человеке в Противогазе, Чарли Мэнксе, Хупере, пряничном дыме и вечно длящемся заднем отсеке. Он не вполне осознавал, что говорит. Что-то о Мэнксе. Что-то о машине.

Потом Человек в Противогазе опять стал стрелять. Пистолет дергался снова и снова, пока он стрелял по плоту. Автоматический пистолет подпрыгивал у него в руке, сверкая в темноте. Когда же успело настолько стемнеть?

— Они стреляют, папа! — сказал Уэйн хриплым, напряженным голосом, который сам с трудом узнал. — Они стреляют в воду!

Уэйн вглядывался через лобовое стекло во мрак, но не мог сказать, попала ли какая-нибудь из пуль в его мать или нет. Он ее не видел. Она была частью озера, темноты. Как любила она темноту. Как легко от него ускользала.

Мэнкс не остался посмотреть, как Человек в Противогазе стреляет в воду. Он уже одолел полпути по склону. Он прижимал руку к уху, словно слушал наушник, получая распоряжение от начальства. Хотя невозможно было представить себе тех, кто командовал бы Мэнксом.

Человек в Противогазе расстрелял всю обойму и тоже отвернулся от воды. Он покачивался, когда начал подниматься по склону, шагая так, словно нес на плечах тяжелый груз. Они достигнут машины в ближайшее время. Уэйн не знал, что будет потом, но все же достаточно хорошо соображал, чтобы понимать: если они увидят у него телефон, они его отберут.

— Я должен отключиться, — сказал Уэйн отцу. — Они возвращаются. Я позвоню, когда смогу. Не звони мне, они могли услышать. Могут услышать, даже если я выключу звонок.

Отец кричал, звал его, но уже не было времени, чтобы сказать что-то большее. Уэйн нажал «ОТБОЙ» и выключил звонок.

Он искал, куда сунуть телефон, думая, что спрячет его на полу между сиденьями. Но потом он увидел установленные под передними сиденьями выдвижные ящики из орехового дерева с полированными серебряными ручками. Он открыл один из них, сунул туда телефон и задвинул ящик, меж тем как Мэнкс открыл дверцу со стороны водителя.

Мэнкс швырнул серебряный молоток на переднее сиденье и наполовину забрался внутрь. Он прижимал к лицу шелковый платок, но опустил его, когда увидел Уэйна, стоявшего на коленях на ковровом покрытии. Уэйн тихонько взвизгнул от ужаса при виде лица Мэнкса. Ухо свисало сбоку его головы двумя раздельными полосками. Его длинное худое лицо было покрыто тускло-красным слоем крови. Со лба у него свисал лоскут кожи, к которому прилипла одна из бровей. Из-под него блестела кость.

— Полагаю, я выгляжу довольно страшненько, — сказал Мэнкс и улыбнулся, показав запятнанные чем-то розовым зубы. Он указал на боковую часть своей головы. — Нынче ухо, завтра нет.

Уэйн обмирал. Задний отсек автомобиля казался необъяснимо темным, словно Мэнкс принес с собой ночь, когда открыл дверцу.

Высокий человек упал за руль. Дверца сама собой захлопнулась — и потом ручка окна сама собой закрутилась, поднимая стекло. Это сделал не Мэнкс, Мэнкс не мог это сделать. Одной рукой он снова придерживал ухо, а другой слегка прижимал ко лбу отставший лоскут кожи.

Человек в Противогазе дошел до пассажирской дверцы и потянул за ручку… но как только он это сделал, кнопка блокировки, щелкнув, опустились.

Рычаг коробки передач вильнул и, клацнув, встал на заднюю. Автомобиль рванулся на несколько футов назад, выплевывая камни из-под колес.

— Нет! — крикнул Человек в Противогазе. Он держался за защелку, когда машина тронулась, и едва не потерял равновесия. Он, спотыкаясь, бежал за машиной, стараясь не убирать руку с капота, словно мог удержать «Роллс-Ройс» на месте. — Нет! Мистер Мэнкс! Не уезжайте! Мне очень жаль! Я не хотел этого! Это была ошибка!

Голос у него срывался от ужаса и горя. Он подбежал к пассажирской дверце, схватил защелку и потянул снова.

Мэнкс наклонился к нему и сказал через окно:

— Теперь, Бинг Партридж, ты у меня в списке озорников. Ты много о себе думаешь, если считаешь, что мне следует взять тебя в Страну Рождества после того, что ты натворил. Я боюсь тебя впускать. Откуда мне знать, что ты не изрешетишь машину пулями, если я позволю тебе поехать с нами?

— Клянусь, я буду хорошим! Я буду хорошим, буду, я буду хорошим, как сорок горошин! Не уезжайте! Мне очень жаль. Мне так ж-ж-ж-жа-а-а-аль! — Его противогаз запотел изнутри, и он говорил сквозь рыдания. — Лучше бы я в себя выстрелил! Честное слово! Лучше бы это было мое ухо! Ох, Бинг, глупец! Мечтам конец!

— Довольно уже дурацкого шума. У меня и без того голова болит.