Лина шарахнулась в сторону, вскочила с колен.

– Да-да! Она не пожалела Марьяшку! – со слезами и гневом кричала Мышка. – Она своего ребенка на руках держала, а Марьяшку бедную… Я никогда не прощу ей, Лина!

– Господи… Дочечка… дитятко мое… Малай Иваныч! Голубчик! – простонала Лина, беспомощно оглядываясь вокруг.

– Не заступилась!.. Не спасла! – гневно кричала Мышка.

– Мышенька! Хороший мой! Что он может? Он ничего не может… – испуганно забормотал Малайка и, подскочив к иконе, постучал по ней черным пальцем. – Какой это бог? Это дерево. Зачем плакать?

Лина, широко раскрыв глаза, машинально гладила по голове припавшую к ней Мышку.

– Малай Иваныч, обгорела у нас девчоночка! На глазах Божьей Матери обгорела…

– Ай, Лина, Лина, миленький мой… – закачал головой Малайка, глядя на обеих круглыми жалостливыми глазами.

– Малай Иваныч! Изболелось мое сердце… Ото всего я отказалась… И себя, и вас обездолила… Обидела меня Богородица… Не отвела беды от девчушки… – тихо сказала Лина и, подняв глаза на икону, добавила словами Мышки: – Своего ребенка на руках держала, а чужого не пожалела…

– Лина! Унеси ее, Лина… Я не хочу, чтоб она была тут! Я не буду приходить к тебе, Лина! – цепляясь за ее шею, кричала Мышка.

Лина молча смотрела на икону. Малайка тоже молчал, потом, присев на кончик табуретки, расстроенно покачал головой:

– Нету здесь никакого бога, Лина… Один обман… Почему не понимаешь…

– Малай Иваныч! – строго прервала его Лина. – Не в нашем разумении, есть бог или нет… и недостойны мы обсуждать это… Только не могу я молиться с чистым сердцем… – Голос ее дрогнул, на щеке остановилась крупная слеза. – Сыми икону, Малай Иваныч…

Малайка растерянно заморгал глазами и не двинулся с места.

– Сыми, говорю, – повторила Лина. – Отдай верующему… – И голос ее зазвучал строже. – Не для хулы и насмешки отдаю… Сама от себя сердце отрываю! Гляди же и ты… не обидь меня глупым словом…

Мышка из-под широкого рукава Лины жадно следила за обоими.

Малайка осторожно снял икону; на пол посыпалась известка, на стене остались тонкие ниточки паутины.

– Сичас, пожаласта, берем… – держа икону прямо перед собой и выходя с ней за дверь, неуверенно бормотал Малайка. И, словно боясь, что Лина одумается, рассердится, раскричится, еще раз заглянул в кухню. – Совсем несть, Лина?

Лина, погруженная в свои мысли, не ответила. Малайка, прижимая к груди икону, на цыпочках прошел мимо окна и скрылся за деревьями.

– Ну вот, – сказала Лина. – Унес… Теперь пустой угол…

– Лина… – умоляюще прошептала Мышка.

– Ничего, доченька… не корю я тебя…

Лина оправила кровать, взбила подушки. Не спеша двигаясь по кухне, прибрала в углу сор и, открыв дверь, поглядела в сад. Малайки все не было.

– Небось в саму Волгу затащил, нехристь эдакий… возрадовался! – грустно усмехнулась Лина.

Но Малайка вернулся, весь пропыленный, с портретом в руках.

– Сичас, пожаласта… – промычал он, держа во рту гвозди, а под мышкой молоток.

– Что это ты, Малай Иваныч? Кого это притащил? – удивленно спросила Лина.

Круглое лицо Малайки расцвело смущенной улыбкой:

– Один очень умный человек… будешь скучать – смотри портрет.

На Лину глянуло лицо незнакомого человека. Глаза его смотрели умно и проницательно.

– Батюшки! Да где же ты его взял? – всплеснула руками Лина.

– На чердаке. В папином ящике, – тихо сказала Мышка. Малайка, причмокнув языком от удовольствия, повесил портрет. Лина поглядела еще раз и глубоко вздохнула.

– Ничего, симпатичный, – равнодушно сказала она, махнув рукой.

– Это Чернышевский! – серьезно пояснила Мышка.

– Мама! – шепотом сказала Динка. – Малайка куда-то унес Линину икону.

– Что такое? – громко удивилась Марина.

Катя подняла голову от шитья, Алина – от книги; но Динке не пришлось повторить свое сообщение, так как из кухни прибежала Мышка и начала сбивчиво рассказывать о том, что произошло:

– Лина не будет больше молиться… Она сама сказала Малайке, чтобы он снял ее икону… А на месте Божьей Матери у нее теперь висит Чернышевский! – торжествующе закончила Мышка.

– Чернышевский? – рассеянно переспросила Марина и посмотрела на сестру.

Катя фыркнула и, пожав плечами, встала.

– Пойду посмотрю, в чем дело, – сказала она.

– Только не смейся, Лина очень плакала, – зашептала ей по дороге Мышка.

– Ничего не понимаю… – глядя на мать, сказала Алина.

– Я тоже… При чем тут Чернышевский? – ответила ей Марина.

Но Катя с Мышкой, обнявшись, вошли на террасу.

– Марина! – падая в изнеможении на стул и с трудом сдерживая смех, сказала Катя. – Там действительно вместо иконы – Чернышевский…

Она хотела еще что-то сказать, но из кухни рысцой прибежал Малайка. Круглые глаза его сияли, лицо лоснилось, белые зубы сверкали в восторженной улыбке.

– Лина согласилась! Свадьба будем делать! Сичас едем город, даем деньги попу, ныряем корыто, крестимся и берем Лина! – взволнованно сообщил он и, испуганно оглянувшись, бросился обратно в кухню.

Дети тихонько прыснули от смеха и вопросительно поглядели на взрослых.

– Неужели до свадьбы дошло? – удивленно сказала Катя.

Марина засмеялась:

– Свадьба-то свадьбой, но в какое корыто он ныряет?

Дети засмеялись еще громче.

– Мамочка, – сказала Мышка, – это не корыто, это в церкви Малайка будет выкрещиваться!

– А-а! – захохотала Марина и, вытирая платком выступившие от смеха слезы, сказала: – Ну, это тоже исключительное событие! Не иначе как Чернышевский помог!

– Нет, это не Чернышевский… – тихо сказала Мышка.

Катя вскочила и, взглянув через перила, дернула за рукав сестру:

– Идут! Малайка и Лина! Вместе идут! Дети, не смейтесь! – быстро предупредила она.

Девочки бросились к перилам.

По дорожке чинно шли Малайка и Лина. На Лине был новый сарафан из темно-синего сатинета, отороченный по подолу двумя рядами золотой ленточки, гладко причесанную голову покрывал темный шелковый платочек; свежее лицо ее казалось очень бледным, карие глаза, выплаканные за эти дни, – монашески строгими. Малайка, в застегнутом на все пуговицы пиджаке, важно шествовал с ней рядом, выпятив вперед грудь и глядя прямо перед собой.

– Ну, это уже не шутка, – пряча смешливую улыбку, тихонько шепнула Марина и, обернувшись к детям, строго погрозила им пальцем.