— На что это вы намекаете? — осведомился Мятник Свеж.

Чарли перевел взгляд вправо: мистер Свеж тоже сидел привязанный к стулу, как будто его взяли заложником на детском утреннике, — его колени располагались у подбородка, а одно запястье было привязано к ножке у самого пола. Кто-то утвердил у него на голове большой пакет со льдом, который чем-то напоминал шотландский берет.

— Ни на что, — ответил Чарли.

— Вы тоже были замечательным тюремщиком, не поймите меня превратно.

— Чаю, мистер Свеж? — спросила Одри.

— А кофе есть?

— Секундочку. — И Одри вышла из комнаты.

Из фойе их куда-то перенесли — Чарли не понял, куда именно.

В свое время помещение, должно быть, служило салоном, но теперь его переоборудовали в гибрид кабинета и приемной: компьютер, металлические столы, конторские шкафы и несколько старомодных дубовых стульев для сотрудников и посетителей.

— По-моему, я ей нравлюсь, — сказал Чарли.

— Она вас привязала к стулу, — ответил Мятник Свеж, свободной ругой дергая за монтажную ленту на лодыжке. Пакет льда с глухом стуком брякнулся на пол.

— Когда мы встречались раньше, я даже не заметил, какая она симпатичная.

— Вы не поможете мне освободиться, пожалуйста? — спросил Мятник.

— Не могу, — ответил Чарли.

— Чай. — И он повел рукой с чашкой.

У дверей что-то защелкало. В комнату резво вбежали четыре крохотных двуногих в шелке и атласе. У одного лицо было игуаны, руки — енота, а одет он был мушкетером: шляпа с пышным пером и все дела. Он выхватил шпагу и ткнул ею Мятника Свежа в ту руку, которой тот дергал за ленту.

— Ай, ч-черт. Тварь!

— Мне кажется, он не хочет, чтоб вы отвязывались, — сказал Чарли.

Игуанодон с пышным росчерком отсалютовал Чарли шпагой, а свободной лапкой повертел у кончика рыла, словно бы говоря:

«Отличный нюх, приятель!»

— Значит, — сказала Одри, внося поднос с кофе для Мятника, — я вижу, вы уже познакомились с беличьим народцем.

— С кем-кем? — переспросил Чарли.

Крохотная дама с утиным лицом и черепашьими ручками, одетая в бальное платье из лилового атласа, сделала Чарли книксен, и он кивнул в ответ.

— Мы их так называем, — сказала Одри.

— У первых которых я сделала, были руки и лица белок, а потом беличьи детали у меня закончились, и они стали несколько барочнее.

— Так они, что ли, не из Преисподней? — спросил Чарли.

— Их сделали вы?

— Вроде того, — ответила Одри.

— Сливки и сахар, мистер Свеж?

— Да, пожалуйста, — сказал Мятник.

— Вы делаете таких монстров?

Вся четверка существ разом повернулась к нему и как бы выдвинула челюсти, словно говоря: «Эй, дружок, это кого ты назвал монстрами?»

— Они совсем не монстры, мистер Свеж. Беличий народец — такие же люди, как вы.

— Ну да, только одеваются получше, — сказал Чарли.

— Знаете, Ашер, я ведь не навсегда привязан к этому стулу, — произнес Мятник.

— Женщина, кто — или что — вообще вы такое?

— Вы бы повежливей, — сказал Чарли.

— Наверное, мне следует объяснить, — сказала Одри.

— Думаете? — уточнил Мятник.

Одри села на пол, скрестив ноги, и беличий народец собрался вокруг послушать.

— В общем, как-то неловко признаваться, но, видимо, все началось в детстве. Меня как-то тянуло к мертвому.

— Типа — нравилось трогать дохлятину? — спросил Мятник Свеж.

— Голой в ней валяться?

— Будьте добры, дайте же даме сказать, — не выдержал Чарли.

— Да эта сучка просто нелюдь, — сказал Мятник.

Одри улыбнулась:

— Ну, в общем, да — да, я нелюдь, мистер Свеж, а вы привязаны к стулу у меня в столовой и зависите от любого моего нелюдского каприза.

— Она постукала серебряной чайной ложечкой по передним зубам и закатила глаза, будто воображая нечто восхитительное.

— Продолжайте, пожалуйста, — содрогнувшись, произнес Мятник Свеж.

— Простите, что перебил.

— Но все было вполне по-людски, — сказала Одри, взглядом бросая Мятнику вызов.

— Просто у меня очень развито сопереживание всему, что умирает, — главным образом, животным, но когда, к примеру, скончалась моя бабушка, я это почувствовала за много миль. В общем, меня это не ошеломило, никак, но в колледже я решила изучать восточную философию — хотела понять, что мне с этим даром делать. А, ну и дизайн одежды.

— Мне кажется, важно хорошо выглядеть, когда работаешь с мертвыми, — сказал Чарли.

— Ну… э-э… в общем, — сказала Одри.

— И я была хорошей портнихой. Мне очень нравилось шить наряды. Короче, я познакомилась с одним парнем и влюбилась.

— С мертвым парнем? — уточнил Мятник.

— Всему свое время, мистер Свеж. В свое время умрет и он. — Одри посмотрела в ковер.

— Вот видите, мудило вы бесчувственный, — сказал Чарли.

— Вы ее обидели.

— Алло, Ашер?

Привязанный к стулу — да, — ответил Мятник.

— Окруженный маленькими монстрами — да. Но никак не бесчувственный.

— Извините, — сказал Чарли.

— Все в порядке, — продолжала Одри.

— Его звали Уильям… Билли, и мы два года были вместе, а потом он заболел. Всего через месяц после того, как мы обручились, ему поставили диагноз — неоперабельная опухоль мозга.

По их оценкам, жить ему оставалось месяца два. Я бросила учебу и не отходила от него. Одна сиделка из хосписа знала, что я изучаю Восток, и посоветовала нам поговорить с Дорже Ринпоче — монахом из Тибетского буддистского центра в Беркли. Мы беседовали о «Бардо Тедол», которая вам известна как «Тибетская книга мертвых». Он помог Билли переместить сознание в следующий мир — в следующую жизнь. Отвлек нас от тьмы, и смерть после общения с ним стала естественной — какой-то надеждой. Когда Билли умирал, я не отходила от него и чувствовала, как его сознание движется дальше, — по правде чувствовала. Дорже Ринпоче сказал, что у меня особый талант. Он считал, я должна учиться дальше у верховного ламы.

— И вы стали монахиней? — спросил Чарли.

— Я думал, лама — это такой рослый баран, — произнес Мятник Свеж.

Одри не обратила на него внимания.

— У меня болела душа, и мною нужно было руководить, поэтому я поехала в Тибет, где меня приняли в монастырь. Там я двенадцать лет изучала «Бардо Тедол» под водительством ламы Кампары Ринпоче — семнадцатой реинкарнации бодхисаттвы, который тысячу лет назад и основал нашу школу буддизма. Он обучил меня искусству «пхова» — переноса сознания в момент смерти.