* * *

В мотеле Смайли вытащил откуда-то из складок своего необъятного пальто двадцать фотографий размером с почтовую открытку и разложил их в два ряда на столике с керамическим покрытием. Некоторые из них выглядели как репортажные снимки, другие были явно портретные; на всех изображены мужчины, и ни один из них не похож на англичанина. С недовольной гримасой Джим выбрал две и передал их Смайли. Он абсолютно уверен в одной из них, пробормотал Джим, и не очень уверен в другой. На первой был изображен русский начальник – седовласый гном. На второй – один из этих откормленных гадов, которые наблюдали из полумрака, пока бандюги терзали Джима. Смайли положил фотографии обратно к себе в карман. И когда он наливал «на посошок», менее измученный наблюдатель, чем Джим, мог бы заметить, что делал он это если и не с видом победителя, то, во всяком случае, с некоторой торжественностью – так, будто скреплял что-то заключительной печатью.

– Так все-таки, когда ты последний раз видел Билла? Так, чтобы поговорить, – спросил Смайли таким тоном, каким спрашивают о старых общих друзьях, с которыми давно не виделись. Он, очевидно, потревожил Джима, погрузившегося в какие-то свои мысли, потому что тот, подняв голову, не сразу понял суть вопроса.

– А-а, да как-то в те дни еще, – ответил он равнодушно. – Столкнулись с ним, по-моему, где-то в коридоре.

– А так, чтобы поговорить? Ну, ладно, ладно. Джим снова ушел в себя.

Он попросил не подвозить его к самой школе. Смайли должен был высадить его в начале асфальтированной дорожки, ведущей через кладбище к церкви. Он там в часовне оставил кое-какие учебники, пояснил он. На мгновение Смайли почувствовал, что склонен усомниться, но не мог понять почему. Возможно, потому, что у него уже сложилось убеждение, что, несмотря на тридцать лет службы, Джим так и не научился как следует врать. Последнее, что ему запомнилось от свидания с Придо, был его черный перекошенный силуэт, шагающий к портику, выстроенному в нормандском стиле, и стук каблуков между могильными плитами, отдающийся звонким эхом, похожим на ружейные выстрелы.

Смайли доехал до Тонтона и сделал несколько звонков из местного отеля «Замок». Несмотря на крайнюю усталость, он спал неспокойно; его сон прерывали картины, в которых Карла сидел с двумя цветными карандашами за столом рядом с Джимом, а атташе по культуре Поляков, он же Викторов, уволенный из соображений безопасности его «крота» Джералда, с нетерпением ждал, когда Джим окончательно сломается в следственной камере; и, наконец, Тоби Эстерхейзи приехал в Саррат вместо отсутствующего Хейдона и радостно посоветовал Джиму забыть обо всем, что касается Кузнеца, Скорняка и их умершего создателя, Хозяина.

* * *

В ту самую ночь Питер Гиллем гнал машину на запад, через всю Англию, в Ливерпуль. Кроме него в автомобиле сидел один лишь Рикки Tapp. Погода была мерзкая, и поездка оказалась очень утомительной. Большую часть времени Tapp не умолкая хвастался, что потребует поощрения и продвижения по службе за то, что успешно выполнил задание. Потом перешел на разговор о своих любимых женщинах: Дэнни, ее матери, Ирине. Он, кажется, вознамерился устроить себе menage a quatre[22], где две вполне взрослые женщины будут проявлять совместную заботу о Дэнни и, конечно, о нем самом.

– В Ирине очень сильно развито материнское начало. В этом, конечно, причина всех ее расстройств.

Борис, сказал он, может убираться ко всем чертям; он. Tapp, лично скажет Карле, чтобы тот держал его у себя на привязи.

Когда они уже подъезжали к конечной цели своего путешествия, настроение Рикки снова изменилось, и он замолк. Рассвет обещал быть холодным и туманным. По пригороду они уже просто еле ползли, даже велосипедисты начали их обгонять. В машине повис удушливый запах копоти и горячего металла.

– Не вздумай шататься по Дублину, – вдруг сказал Гиллем. – Они ждут, что ты попытаешься воспользоваться каким-нибудь окольным маршрутом, так что лучше не светись. Садись в первый же самолет.

– Мы это уже проходили.

– Я это снова прохожу прямо сейчас, – резко оборвал его Гиллем, – Какой оперативный псевдоним у Макелвора?

– Ради Бога, – вздохнул Tapp и назвал его.

Когда ирландский паром отчаливал, было еще темно. Повсюду стояли солдаты и полицейские: как в эту войну, как в прошлую, как в ту, что была перед ней. С моря дул неистовый ветер, и отплывающий паром сильно качало.

Как только его огни пропали во мраке, маленькую толпу провожающих на пристани охватило мимолетное чувство товарищества. Где-то заплакала женщина, где-то веселился пьяный.

Назад Питер ехал медленно, пытаясь разобраться в самом себе; этот новый Гиллем стал вздрагивать от внезапных шумов, мучиться ночными кошмарами, он не только не может удержать возле себя любимую девушку, но еще и выдумывает совершенно идиотские поводы для недоверия. Недавно он вызвал Камиллу на разговор о Санде, о тех часах, которые она проводила без него, Гиллема, и о ее скрытности вообще. Выслушав его с застывшим взглядом своих серьезных карих глаз, она назвала его дураком и ушла. «Какой ты меня себе представляешь, такая я и есть», – сказала она, забирая свои вещи из спальни.

Из своей опустевшей квартиры он позвонил Тоби Эстсрхейзн и пригласил его на дружескую беседу в тот же вечер.

Смайли сидел рядом с Лейконом на заднем сиденье министерского «роллс-ройса». В семье Энн эту машину ненавидели за ее вызывающий блеск и называли не иначе как черным горшком. Шофера отправили где-нибудь позавтракать. Министр сел впереди, и все трое молча смотрели вдоль длинного капота на неясно различаемые в тумане по ту сторону реки башни Баттерсийской электростанции. Волосы Министра были зачесаны назад, вокруг ушей они слиплись в маленькие черные рожки.

– Если вы правы, – произнес наконец Министр после гробового молчания, – я не утверждаю обратного, но если вы правы, сколько посуды он нам может перебить напоследок?

Смайли не совсем понял, – Я говорю о скандале. Джералд уезжает в Москву. Ладно, что происходит дальше? Он вылезет на трибуну и будет смеяться до посинения, рассказывая всему миру о том, кого он здесь водил все это время за нос? Господи, да ведь мы все здесь замешаны, разве нет? Я не понимаю, почему мы должны его отпускать, рискуя, что он на прощание обрушит нам наголову крышу и похоронит нас под ней, а паршивая конкурсная комиссия загребет весь банк.

Спустя минуту он попробовал сделать новый заход:

– Я имею в виду вот что: пусть русские теперь знают наши секреты, но это вовсе не означает, что их должны узнать все остальные. У нас, кроме них, полно всякой другой добычи кругом прыгает, разве не так? Как насчет всех этих черномазых: им что, обязательно нужно будет через неделю прочитать в какой-нибудь своей «Мумбо-юмбо ньюс» все кровавые подробности этой истории?

«Да и твоим избирателям это совершенно ни к чему», – подумал Смайли.