Я ненавидел ее когда-то, правда ведь? Я хотел, чтобы она сгорела, умерла. Но сегодня, когда она старалась протиснуться сквозь решетку, я говорил: «Попробуй! Повернись вот так», потому что очень хотел ее вызволить. Я тянул ее за руку и вертел. Я старался отжать прутья, но она покачала головой и отступила. «Попробуй еще», — повторял я, но она не могла пролезть, и я очень жестко приказал: «Попробуй еще». А потом? Что дальше? Я увидел, как она закрыла глаза. Как она взялась одной рукой за запястье другой и дернула, и я услышал треск, Джейн, хлопок, словно кто-то щелкнул языком. Ее плечо вывернулось. Оно поднялось высоко и вывернулось наружу — как крыло. Она широко раскрыла рот, мне показалось, что ее разрывает еле сдерживаемый крик боли. Она закусила губу и, задержав дыхание, просочилась сквозь решетку. Корраг упала в мои объятия, такая легкая и теплая, будто кошка или птичка. Потом второй щелчок. Слабый стон вырвался у нее, и глаза подернулись влагой. Но она стояла рядом со мной, вправив плечо обратно.

Она шмыгнула носом и взглянула на меня.

Я вынес ее. Переступив через бормочущего во сне тюремщика, я вынес ее наружу, не придерживая руками: ее пальчики крепко вцепились в мою одежду, а ножки очень плотно обхватили торс, а я запахнул плащ и вышел в мокрую, буйную ночь. Я нес ее долго. Я шел по улицам, чувствуя, как крошечная жизнь цепляется за меня, чувствуя ее лицо у себя на груди, цепкие пальчики, и когда я проходил мимо других людей, то надеялся, что они увидят лишь человека в наглухо застегнутом сюртуке, спешащего домой в такой час и в такой дождь. Я торопился. Я смотрел вниз. Добравшись до гнедого коба, привязанного у гостиницы, я очень осторожно сел в седло, но все же услышал тихий всхлип — видимо, немного прижал ее.

С новыми подковами и после двух недель отдыха коб отлично нас вез.

Пока мы скакали, я думал: «Что это? Что произошло?» Сердце билось так сильно, что казалось, будто оно вот-вот разорвется. Мои легкие дышали очень быстро, спина болела, и я спрашивал себя: «Неужели эти руки мои и эти ноги мои?» Со мной был призрак нашей дочери, Джейн; я ехал, думая о тебе.

У неприветливой опушки леса я заставил коня замедлить шаг.

Инверэри остался у нас за спиной, пахло мокрыми соснами, мокрой лошадью, мокрой землей. Именно там я ссадил Корраг.

На минуту она застыла в той позе, в которой я ее оставил. Под проливным дождем с поднятыми руками и согнутыми пальцами, так крепко зажмурив глаза, будто боялась открыть их и увидеть. Но все же открыла. Опустила руки и вдохнула сырость дождя, потом посмотрела вокруг и заморгала, — я никогда не забуду этого, Джейн.

Какие слова я подберу в нашем саду, когда буду рассказывать тебе об этом моменте? Я не знаю. Пока же не знаю, как описать все, что произошло. Мы смотрели друг на друга. Волосы у нее мокрыми сосульками свисали на лицо. Она взяла меня за руки. Она держала их и не произносила ни слова, но какой у нее был взгляд! Полный мудрости и благодати. Она сжала мои руки, потом отпустила их — так она выразила свою благодарность.

Она побежала. Последнее, что я видел, — ее изодранные юбки и волосы. Я стоял около деревьев. Долго стоял, пока лошадь не встряхнула гривой, а маленькие следы Корраг не смыл дождь.

Скоро в дорогу — к тебе! Уже почти рассвело, и, когда небо посветлеет, я вновь сяду на коня и двинусь прочь отсюда. Аппин недалеко, и меня примут там. Я прошепчу: «Якобит». Быть может, я назову ее имя.

Я не могу сказать, что произойдет здесь дальше. Быть может, полупьяный тюремщик будет шататься по улицам и говорить, что она пропала! Улетела! Быть может, люди найдут другую жертву, чтобы сжечь за другое деяние, или просто сожгут дрова на площади. Если попробуют разыскать ирландца, который приходил к Корраг каждый день, они будут ловить призрак — потому что Чарльз Гриффин сбежал. Испарился, как сновиденье, развеялся, как волшебный туман.

Джейн, любовь моя. Надеюсь, ты читаешь это письмо, сворачиваешь его и кладешь на колени, а у тебя на лице играет легкая искренняя улыбка. Я надеюсь, ты гордишься этим человеком, который только думал, что служит Господу, но который лишь теперь знает, как нужно служить Ему. Для этого необходимо самоотверженно служить другим людям.

Я скучал по тебе каждый день разлуки. Но ты всегда рядом, во всей красоте мира, что окружает меня.

Я иду к тебе. Представь себе, как я поднимаюсь к двери. Каждый день выглядывай в окно и рисуй перед мысленным взором меня, мои очки и сумку из опойковой кожи,[27]розовые розы, пышно цветущие, и однажды, однажды эта картинка станет явью.

Вперед, в Аппин, чтобы послужить этому миру. Вперед, вперед, вперед, вперед — с горячей любовью к тебе.

Чарльз

Не позволяй никому презирать его очевидность и простоту — ибо таковы все пути Господни.

О лапчатке, или пятилистнике

Я бежала. Я переставляла ноги, и они несли меня. Я бежала по мокрой земле, по старому снегу к опушке леса. Добравшись до нее, я обернулась. Вы все еще стояли там. Вас было плохо видно за пеленой дождя — парик, жилет, — и я подумала: «Запомни его лицо, запомни навсегда. Запомни того, кто спас тебя».

Вы спасли очень и очень многое.

Ни вы, ни я не взмахнули рукой, чтобы попрощаться.

И ничего не сказали, да и какие слова могли что-то выразить? Я цеплялась за вас. Вжималась в вас, закрыв глаза, вдыхая ваше тепло, человеческий запах, и когда вы обхватывали себя руками, они сжимались вокруг меня тоже. Разве кто-то когда-то обнимал меня? Прижимал к себе вот так? У меня никогда не было отца. Только Аласдер — шестнадцать ночей назад.

Я чувствовала запах моря, когда вы бежали, унося меня. Я ощущала твердость ваших костей и цеплялась за вашу одежду.

«Спасибо», — сказала я, когда вы садились на лошадь. А позже, у опушки леса, вы улыбнулись мне. Вы улыбнулись, посмотрели на небо и подняли руку, чтобы капли дождя упали на ладонь. «Запомни его, стоящего так».

Мистер Лесли. Тот, кто служит Господу и кто потерял дочь, добрейший из людей, которых я когда-либо встречала, — из всех людей. Тот, кто любит свою жену. Кто скучает по дому.

«Запомни его, Корраг».

Потом вы повернулись и пошли прочь.

Добравшись до озера, я упала в грязь на берегу и пила, пила. Я ополоснулась, набирая воду в сложенные ковшиком ладони, обмывая руки, я вытирала грязь и кровь. Мои волосы измазаны пеплом, а руки покрыты царапинами и кровоподтеками, но я думала: «Я буду жить. Я спасена, и меня не сожгут — не в этот раз».

Я плакала у того озера.

Недолго и тихо. Но слезы катились из глаз от счастья, потому что я выжила. И оказалась в безлюдном месте, где и должна быть. Я плакала о железных запястьях. О том, что смерть прошла совсем близко, но не забрала меня. Я плакала о тех, кто, возможно, умрет так, как должна была умереть я.