Смысл решения был однозначным: пленных расстрелять. Но всех ли? И если не всех, то сколько? Сам Наполеон утверждал, что были расстреляны только 800 или 900 клятвопреступников из Аль-Ариша[894]. В. Скотт, А. Лашук, А. Кастело полагали, что число расстрелянных доходило до 2-3 тыс., но не более, поскольку египтян и албанцев Наполеон велел отпустить «по домам»[895], а по мнению Д. Чандлера и Е. В. Тарле, французы расстреляли всех, причем назывались цифры в 4 тыс. человек и более[896], хотя другие источники совокупно убеждают нас в том, что такого количества пленных в Яффе вообще не было. Кстати, турецкий комендант Яффы Абдаллах пал ниц перед Наполеоном и, оказав французам какие-то «услуги», сумел вымолить себе пощаду[897].

Так или иначе, 8 марта 1799 г. всех приговоренных к смерти пленников вывели связанными на морской берег и расстреляли. Солдаты и офицеры Наполеона, исполнявшие этот приговор, испытали тогда неизгладимое, на всю жизнь, нравственное потрясение. «Никому не пожелаю пережить то, что пережили в тот день мы», - вспоминал один из них. Сам Наполеон признал в письме к Директории: «Никогда еще война не казалась мне такою мерзостью!» Наиболее самокритично высказался будущий казначей империи А. Пейрюс: «Такой пример разнузданной жестокости заставит наших врагов больше никогда не доверять французскому милосердию, и рано или поздно кровь этих несчастных трех тысяч падет на нас»[898].

По меткому заключению Андре Кастело, «кровь этих жертв пала на французов уже в следующий день»[899]. Он имел в виду эпидемию чумы, которая поразила Сирийскую армию Наполеона именно в Яффе. Но к чуме мы еще вернемся. Здесь же уместно сопоставить разные оценки расправы, которую учинил Наполеон над военнопленными в Яффе, историками. Тот факт, что расправа была чрезвычайно жестокой, признают все, даже французы, не исключая самого Наполеона. Но была ли она оправдана и если да, то в какой мере? Вальтер Скотт раньше всех (из историков) заклеймил ее как «кровавое преступление, которое всегда пребудет несмываемым пятном в биографии Наполеона»[900]. С ним солидарны американец Виллиан Слоон и еще один англичанин Дэвид Чандлер[901]. А вот француз Анри Лашук, немец Эмиль Людвиг, россиянин Александр Трачевский и даже англичанин Винсент Кронин оправдывали жестокость Наполеона «вынужденными обстоятельствами»[902]. При этом они учитывали важный момент, который отметил в свое время Стендаль: ответственность за расстрел пленников «нельзя целиком возлагать на одного главнокомандующего. Решение было принято на военном совете, в котором участвовали Бертье, Клебер, Ланн, Бон, Каффарелли и еще несколько генералов»[903]. Здесь важно учесть и тот факт, что адъютанты Наполеона (Богарне и Круазье) явно превысили свои полномочия, пообещав сохранить туркам жизнь, и тем самым подставили своего шефа под особенно жестокий суд современников и потомков.

В новейшей отечественной литературе убедительно, подлинно диалектически расценил беспощадность Наполеона по отношению к пленникам в Яффе А. Ю. Иванов: «Не потому, что жесток, а затем, что по-другому нельзя»[904].

Как бы то ни было, расстрел двух или трех тысяч военнопленных- турок сам по себе, вне зависимости от доводов «за» и «против», ужасен, и он лег пятном на репутации Наполеона как первое из трех самых варварских его дел (вторым будет расправа с герцогом Энгиенским, третьим - приказ о взрыве московского Кремля).

Зато другой эпизод в той же Яффе, напротив, привлек к Наполеону симпатии как историков, так и поэтов мира, включая И. В. Гете и российских классиков - А. С. Пушкина, М. И. Цветаеву и В. В. Маяковского. Страшная вспышка чумы быстро унесла жизни от 700 до 800 солдат. Чумная зараза распространялась в армии. Госпитали были переполнены, санитары в страхе дезертировали. 11 марта Наполеон в сопровождении своего перепуганного штаба осмотрел чумные госпитали. «Он сделал то, чего ни один полководец до него не делал, - читаем у Стендаля. - Посетил лазареты, где лежали чумные больные, беседовал с ними, выслушивал их жалобы, лично проверял, в какой мере врачи исполняют свой долг»[905]. «Наполеон играл и с жизнью, и со смертью, - пишет об этом А. Кастело. - С тем же спокойствием, с которым накануне отдавал приказ о массовой казни, он рисковал собственной жизнью»[906]. Главный врач Сирийской армии Рене Николя Деженетт свидетельствовал: «В узкой, заставленной комнатушке он помог поднять тело умершего солдата, грязные лохмотья которого были пропитаны содержимым вскрывшегося чумного бубона[907]»[908].

Сам Наполеон объяснял свой визит в чумной госпиталь желанием доказать больным, «наиболее потерявшим присутствие духа, что они страдают обычной, незаразной болезнью». Он даже приказал «оперировать нескольких больных в своем присутствии»[909]. Все это он делал, как было подмечено И. В. Гете, «дабы явить другим пример, что болезнь можно преодолеть, преодолев страх перед нею»[910].

Этот факт, засвидетельствованный очевидцами и запечатленный, кстати сказать, на известной картине Антуана Гро «Наполеон в госпитале чумных в Яффе», получил мировой резонанс. В стихотворении А. С. Пушкина «Герой» Поэт на вопрос Друга о Наполеоне «Когда ж твой ум он поражает своею чудною звездой?» ответил: «не в бою» и «не на троне», а в чумном госпитале.