Ну, слава богу. Мне аж полегчало. Я, пожалуй, даже счастлива. Так счастлива, что начинаю смеяться как одержимая. Смеюсь и не могу остановиться. Потом начинаю задыхаться. Наконец кричу сама себе: «Замолчи!» Нужно идти дальше, пока не пришли мародеры и не увидели, как я сижу здесь в углу и раскачиваюсь.

Я по запаху поняла, что впереди трупы, но на этот раз я подготовилась заранее: прихватила с собой мешочек Амадея с корицей и апельсиновыми корками. Это немного перебивает вонь, но не спасает от ужаса открывшегося мне зрелища. Их здесь сотни. Тысячи. Обезглавленные тела втиснуты в крохотные пещеры и сложены штабелями вдоль стен. Сколько же людей убил Робеспьер?

Остановившись, я свечу фонариком на карту катакомб, которую нарисовал Виржиль. В начале полицейской облавы я сунула ее в рюкзак и совсем забыла о ней, но сегодня утром, когда искала в рюкзаке таблетки от головы, нашла.

Я спросила у Амадея, как попасть в склеп, через который мы с его друзьями вчера вышли в город, и он сказал, что вход — в церкви Марии Магдалины, только никто не должен видеть, как я туда спускаюсь. Я съела бутерброд с салями на завтрак, оделась и собрала вещи. Затем поблагодарила Амадея за гостеприимство. Но он меня даже не заметил. Я пыталась его напоследок расспросить — где он родился, почему перестал писать для театров, как превратился в гениального композитора, — но он только отмахивался, поглощенный моим айподом. Он не спал всю ночь. У меня не хватило духу сказать ему, что через день-другой батарейка сядет.

Простившись с ним, я побрела по парижским улицам к церкви Марии Магдалины, откуда спустилась в склеп, а затем, по длинному холодному туннелю, в катакомбы.

Теперь я рассматриваю карту Виржиля и нахожу на ней эту церковь. Здесь отмечено, что туннель, ведущий от нее вниз, перекрыт. Видимо, его и перекроют через пару сотен лет, но в текущей реальности все не так. Потому что вот она я, стою в этом самом туннеле и вожу пальцем по карте. Так, дальше он несколько раз разветвляется, проходит под рекой, а затем выводит к Пляжу.

Понятия не имею, как я во все это вляпалась. Почему я здесь и почему все на вид, и вкус, и запах такое настоящее, если этого не может быть. Но мне все равно. Единственное, что мне сейчас надо знать, — это как вернуться назад. В двадцать первый век. К Виржилю. Так что я решила добраться туда, где все началось. На Пляж.

— Виржиль! — зову я с надеждой. — Виржиль, ты там?

Мне отвечает только эхо, моим собственным голосом. Виржиля здесь нет. Я одна. Как обычно. Когда он был рядом, я не чувствовала одиночества. Звучит, конечно, глупо — ясно, что в компании другого человека ты не одинок. Но дело в том, что до Виржиля мне было одиноко в чьей угодно компании.

Я продолжаю путь, светя перед собой фонариком. Здесь ужасно тихо. Слышно, как капает вода, пищат крысы, и еще тишину нарушает звук моих шагов. Больше ничего. Туннель извивается и ведет то вверх, то вниз. Иногда мне приходится нагибаться, перепрыгивать через колодцы, перелезать через груды осыпавшихся камней. Спустя примерно полчаса я нахожу первый выход, отмеченный на карте, — он ведет в церковь Сен-Рок, что посреди района Сент-Оноре. Я помню это название из дневника Алекс. Она спускалась в катакомбы через Сен-Рок. Я решаю туда заглянуть. Может, не придется идти до Пляжа и есть другой способ вернуться?

Я поднимаюсь по узким ступеням, вырезанным в известняке. Наверху железная дверь. Я дергаю за ручку. Заперто. Посветив фонариком сквозь решетку, я вижу статуи, кресты и густую паутину. Ищу взглядом признаки современности — электрические лампочки, пылесос, хоть что-нибудь, — но ничего не нахожу.

— Может, это просто склад всякого старья и сюда никто не спускается, — бормочу я, но сама себе не верю.

Я возвращаюсь в туннель и двигаюсь дальше на восток. В темноте трудно ориентироваться. На карте Виржиля ходов гораздо больше, чем я вижу перед собой. Но основные все же совпадают, так что, надеюсь, я не заблужусь. Минут через пятнадцать подхожу к какому-то просторному помещению. Если это подвалы Лувра, то я на верном пути, по-прежнему иду на восток и скоро можно будет свернуть на юг.

Однако то, что я вижу, заглянув в подвал, меня снова огорчает. Здесь мясо хранится на леднике, а яйца — в корзине. Молоко в кувшинах, а не в тетрапаках. Куриные тушки подвешены к потолку. Это по-прежнему восемнадцатый век. Я слышу шаги и голоса и спешу вернуться в катакомбы.

Какое-то время я двигаюсь по туннелю под рекой. Холодная мутная вода доходит до щиколоток, потом поднимается до колен. Сверху тоже капает. Я иду медленно, ощупывая ногой пол перед каждым шагом — проверяю, нет ли впереди колодца. Ближе к левому берегу уклон меняется, вода постепенно отступает. Но она все такая же мутная, поэтому я замечаю мертвеца, лишь споткнувшись о его ногу.

Вскрикнув, я хватаюсь за стену, чтобы не упасть. Спустя пару минут, когда сердце перестает бешено колотиться, я присматриваюсь. Это прислоненный к стене труп мужчины, он полулежит наполовину в воде. Вряд ли его смерть — дело рук Робеспьера, раз голова у него по-прежнему на плечах. Рядом валяется выпавший из его руки фонарь. Должно быть, бедняга заблудился, а когда свечка догорела или кончился китовый жир — или чем они тут пользуются, — не смог найти дорогу назад, сошел с ума и умер в темноте и одиночестве, рыдая и цепляясь пальцами за стены.

И меня может ждать та же участь. Если я споткнусь и потеряю фонарик, например. Если в нем сядет батарейка. Если я свалюсь в колодец.

Больше всего мне хочется повернуть назад. Но я не поворачиваю. С каждым шагом Пляж становится ближе. Если я сдамся сейчас, то потом все равно придется снова проделывать этот же путь, только заряда в батарейке останется еще меньше. Так что я продолжаю двигаться вперед, и спустя несколько минут с потолка перестает капать. Я сверяюсь с картой и вижу, что пересекла реку. Осталось пройти еще столько же.

Следующий ориентир — церковь Сен-Жермен. Если верить карте, туннель под ней растраивается. Одно ответвление ведет на запад, к Седьмому округу, другое на восток, к Шестому. А средний ход, куда мне нужно, ведет на юг, к Четырнадцатому.

Спустя почти час добираюсь до распутья. Я узнаю его по табличке с надписью «Сен-Жермен» на железной двери. Значит, иду правильно. Еще немного — и Пляж. Я делаю перерыв, съедаю прихваченный с собой хлеб и продолжаю путь. Судя по карте, разветвление совсем близко. Я прибавляю шаг, ожидая вот-вот увидеть три туннеля, но вместо этого упираюсь в глухую стену.

— Вот те на, — произношу я.

Я свечу на стену фонариком. На ней что-то нацарапано: справа слово «Пантеон» и стрелка, указывающая на восток. А слева — «Дом инвалидов» и стрелка на запад. Я стою у той самой развилки, почему же туннелей всего два? Может, я неправильно прочитала карту? Я всматриваюсь в нее и повторяю пальцем свой маршрут до Сен-Жермен, но тут вспоминаю, что туннель под церковью Марии Магдалины должен быть засыпан — а он открыт.

Ну конечно. С картой все в порядке, и я правильно ее прочитала. Только она нарисована в двадцать первом веке, а я нахожусь в восемнадцатом, и некоторых туннелей — включая тот, что мне сейчас нужен позарез, — еще нет.