– Я очень надеюсь, что у нее не будет для этого повода, – сказала миссис Лоудер.

– Она не станет, даже если у нее будет повод. Ни слезинки не прольет. Есть что-то, что всегда ее останавливает.

– О! – произнесла миссис Лоудер.

– Да. Ее гордость, – объяснила миссис Стрингем, несмотря на явное сомнение своей подруги, и благодаря этому ее сообщение обрело вполне логичную форму.

Нет, саму ее никогда не удерживала от слез гордость, дала подруге понять Мод Маннингем, для этого служили всякие другие вещи; в такие периоды те же самые вещи могли сослужить ей хорошую службу в делах, в договоренностях, в переписке, в управлении звонками и слугами, в принятии решений.

– Я могла бы расплакаться сейчас, – сказала она, – если бы не была занята писанием писем.

Это было заявлено без всякой резкости по отношению к взволнованной приятельнице, которой она предоставила, для разнообразия, поле для наблюдений. Пока говорила Сюзи, она прерывала ее не чаще, чем прерывала бы настройщика фортепиано. Это дало бедной Сюзи достаточно времени, и когда миссис Лоудер, чтобы сохранить лицо и не пропустить почту, прошла к дверям комнаты, держа в руках запечатанные письма, с надписанными адресами и наклеенными уже марками, чтобы передать их лакею, вызванному нажатием кнопки, соответствующие случаю факты были явлены ее приятельнице воочию. Таких, однако, понадобилось всего один или два, учитывая их значение, чтобы подготовить почву для изложения величайшего факта – вчерашней беседы миссис Стрингем с сэром Люком, пожелавшим поговорить с ней о Милли.

– Он сам этого захотел?

– Думаю, он был рад такой возможности. Это было совершенно ясно. Он пробыл пятнадцать минут, но я видела, что для него это долго. Он заинтересовался, – заключила миссис Стрингем.

– Ты имеешь в виду ее болезнь?

– Он говорит – это не болезнь.

– Тогда что же это?

– Во всяком случае, – объяснила миссис Стрингем, – это не та болезнь, которой она боялась или, по крайней мере, думала, что может быть ею больна, когда, без моего ведома, обратилась к нему. Она пошла к нему, потому что было что-то такое, чего она боялась, и он тщательно ее осмотрел – чтобы знать наверняка. Она ошибается – у нее нет того, чего она боялась.

– А чего же она боялась? – настоятельно поинтересовалась миссис Лоудер.

– Он мне не сказал.

– И ты не спросила?

– Я ничего не спрашивала – только принимала то, что он мне мог дать. И он дал мне все, что у него было, – не более и не менее. Он был прекрасен. – И она продолжила: – Слава богу, он заинтересовался.

– Должно быть, он заинтересовался тобой, моя дорогая, – добродушно заметила Мод Маннингем.

– Да, милая, – откровенно призналась ее гостья. – Думаю, да. Наверное, потому, что он понимает, что можно со мной сделать.

Миссис Лоудер приняла это правильно:

– Для нее?

– Для нее. Он сделает все на свете. Он хочет или должен сделать все. Он может использовать меня – до последней капли крови, – я готова, и ему это нравится. Он говорит: самое главное для нее – чувствовать себя счастливой.

– Ну разумеется, это самое главное для всех и каждого. Зачем же тогда, – величественно удивилась миссис Лоудер, – так горько рыдать по этому поводу?

– Только ведь, – снова разрыдалась бедная Сюзи, – это очень странно, но она не может!

– Она должна. – Миссис Лоудер не признавала ничего невозможного. – Она будет счастлива!

– Да – с вашей помощью! Знаешь, он полагает – мы можем помочь.

Миссис Лоудер, со всей присущей ей солидностью, потратила целую минуту на обдумывание идеи сэра Люка Стретта. Она откинулась в кресле, слегка расставив ноги, не так уж непохожая на колоритную, в больших серьгах матрону – мать семейства – у рыночного ларька, пока ее приятельница выкладывала перед нею различные предметы, швыряя, одну за другой, отдельные истины об обсуждаемой проблеме прямо в ее вместительный фартук.

– Но неужели это все, ради чего он явился к тебе, – сказать, что ей необходимо чувствовать себя счастливой?

– Что необходимо сделать ее счастливой – в этом весь смысл. Кажется, этого достаточно – как он считает, – продолжала миссис Стрингем. – Он каким-то образом превращает это в грандиозное и возможное предприятие.

– Ах, тогда прекрасно – если он сделает это возможным!

– Я особенно имею в виду, что он хочет, чтобы это было грандиозно. Он поручил это мне. То есть как мою часть предприятия. Остальное – его дело.

– А что – остальное?

– Я не знаю. Это же его профессия. Он намерен поддерживать ее здоровье.

– Тогда почему ты утверждаешь, что это не болезнь? Она, должно быть, очень больна.

Все существо миссис Стрингем выражало, до какой степени это так и есть.

– Просто это не то, что она предполагала.

– Это что-то другое?

– Другое.

– Осматривая ее по беспокоившему ее поводу, он обнаружил что-то другое?

– Что-то другое.

– Что же он обнаружил?

– Ах, – произнесла миссис Стрингем. – Упаси меня бог – не хочу этого знать!

– Он тебе не сказал?

Но бедная Сюзи уже пришла в себя:

– Я хотела сказать, что если она больна, я вовремя об этом узнаю. Он размышляет, но я абсолютно ему доверяю – именно потому, что он это делает. Я чувствую это, можешь мне поверить. Он размышляет, – повторила она.

– Другими словами, он не уверен?

– Ну, он наблюдает. Думаю, он как раз это имеет в виду. Теперь Милли должна уехать, но через три месяца ей надо показаться ему опять.

– Тогда, я полагаю, – заявила Мод Маннингем, – ему пока вовсе не следовало нас пугать.

Это несколько возбудило Сюзи – Сюзи, призванную служить делу великого врача. Ее возбуждение выразилось в чуть заметно мерцающем упреке:

– Разве нам страшно будет помогать ей стать счастливой?

Миссис Лоудер оставалась тверда в своем мнении.

– Да. Меня это пугает. Мне всегда страшно – я вполне могу назвать это так, – если я не понимаю. О каком счастье он говорит?

Тут миссис Стрингем стала действовать напрямик:

– Ох, ты же знаешь!

Она и в самом деле произнесла это так, что подруга должна была понять, что та фактически и сделала после минутного размышления, не замедлив это показать. Встретила она это довольно благосклонно, чему, видимо, неожиданно способствовал странный налет легкой иронии:

– Что ж, скажем, это можно понять. Смысл в том…! – Вопрос настолько полно завладел ею, что она не стала продолжать.