У были молодые красавцы, которых я гонял, а они, взлетев высоко и блестя на солнце своей белизной, кувыркались в синем небе. В особенности было весело, когда кто-либо увидит чужака и начнет его заманивать к себе в голубятню, – тут уже начинался спорт и со всех соседних дворов взлетали отряды голубей, а чужак сидел на чьей-либо крыше, недоумевая, к какой стае пристать. Тот, к чьей стае он приставал, садясь на голубятню, шел в отверстие и когда входил, то проведенным вниз шнурком захлопывали дверку – лезли в голубятню, ловили пленника, подрезали крылья и тот же час выбирали ему пару, узнав прежде, кто это – голубь или голубка. Голубки были всегда очень опасны, и старались скорей кому-нибудь продать, так как она нередко уводила с собой и нашего голубя-самца. У меня была такая одна разбойница, которая мне приводила несколько раз лучших самцов.

Зима быстро прошла, и наступившая весна потянула нас за город, в степь. ‹…› Много хороших часов мы провели с природой степи, особенно весной, когда вся степь горела разными красками цветов. Неделя – красная, неделя – белая. Чудные дни были. Необыкновенный простор манил к себе, и мы редко сидели дома. Эти прогулки обыкновенно начинались ранним утром и кончались вечером с закатом солнца, к этому моменту мы всегда старались быть дома. Дома, поужинав плотно, я, конечно, спал, как убитый.

‹…› Однажды я услышал шум на улице и выглянул в окно, на улице стояла толпа мужчин, которые кричали, и все показывали руками на домик портного, у которого двери были плотно заперты, окна закрыты ставнями изнутри. Чувствовалось, что там все в страхе ждут своей судьбы. Отделился какой-то мужчина от толпы и стал стучать в дверь и окна, но в доме все замерло. Начали все страшно галдеть и ломать дверь, но она не поддавалась. Тут пришли женщины, начали успокаивать, но страсти разгорелись, и один силач все старался выломать плечом дверь, а Андрей-левша взял левой рукой огромный камень и так запустил в окно, что разбил раму, раскрыл ставни и камень сломал стоявшую у окна швейную машину. Толпа остановилась и как-то сразу стала тише; после нескольких секунд давящей тишины послышались возгласы: «Ну, довольно, черт с ним…»

Воображаю, что пережила семья портного за это время. Что их остановило, сказать трудно, но мне кажется, что вид разбитого окна, сломанной швейной машины, а главное – сознание своей силы, благодаря удару Андрея, спасло евреев от здоровой потасовки. Оказалось, что и причина была пустячная, так как были узки рукава у поддевки одного из молокан, которую сшил портной и которую он потом исправил. Но все это время думалось, что вся семья уже не будет жить на свете. Потом я вскоре видел еврея-портного, очень мирно беседовавшего и с заказчико, и с Андреем-левшой.

‹…› Все время нашего пребывания в Кишиневе жила с нами бабушка – мать моего отца[561]. Она родилась в 1800 году, и ей в это время было 77–79 лет. В молодости, выйдя замуж, она все время жила на Кавказе и провела там Персидскую войну. Дед был начальником одной из крепостей, осажденной персами[562]. Живя в это воинственное время, бабушка вместе с дедом стреляла с крепостной стены и ходила постоянно с кинжалом и пистолетом.

Все эти закваски сохранились на всю жизнь, и даже старухой не бросала привычки ходить с кинжалом и, ложась спать, клала под подушку старинный пистолет. Все это давало мне много поводов к разным выходкам и шуткам.

Всех шуток не перечислить, и я расскажу только несколько случаев. Старая крепостница, властная старуха, не могла примириться, что в доме есть другая хозяйка. Жила в отдельной комнате с собачкой, и прислуживала ей девушка, которая была специально принята для нее. У нас квартира была очень большая – один фасад выходил балконом на Золотую улицу, а другой – в длинный стеклянный коридор во двор. Со двора была лестница в стеклянный коридор и тут же парадная дверь в переднюю. Коридор кончался слева и справа двумя квадратными открытыми террасами, выходящими на соседние дворы. Все службы были двора, и туда был проведен звонок, проволока которого шла из передней. В квартире ночевали только девушка-горничная и кормилица младшего брата Леонида. Однажды ночью девушка, спавшая в передней, услыхала шаги на террасе и что кто-то пробует открыть парадную дверь. Отец был в отъезде, а у нас ночевал один из его служащих по страховому делу. Она, испугавшись, бросилась к звонку, но звонок оказался обрезанным, тогда она начала всех будить. Все вскочили, и поднялся шум, но это не смутило тех неизвестных, которые стали просто ломать парадную дверь. Мы все вооружились чем попало, я схватил железную кочергу и встал около парадной двери, которую ломали, но так как ломали еще одно окно, то служащий взял полено и стал там. Света не зажигали и впотьмах натыкались друг на друга. Бабушка с пистолетом и кинжалом схватила в темноте мою мать и кричала: «Сдавайся, а то заколю!» – еле ее освободили. Кормилица же выскочила на балкон Золотой улицы и кричала благим матом. Потом вбежала в переднюю с криком «обход идет!», после этих слов послышался яростный удар в дверь и град ругательств. Потом все стихло, и спустя некоторое время пришел полицейский обход, которому, чтобы попасть к нам, нужно было обойти несколько кварталов, а к этому времени грабители соскочили в соседние дворы. Бесследно скрылись, оставив сломанную ручку двери и какой-то воровской инструмент.

Когда мы разорились и стали жить у Стояновых, то у бабушки была комната, окно которой выходило на крышу нашего крыльца. Вот тут и был простор ее пугать и вытворять всякие штуки. В это время пропала ее собачка, чему были все очень рады, так как она всем надоела и из-за нее было много неприятностей. Когда бабушка выходила погулять по двору, то в это же время мы забирались на соседний пустырь и, прячась в бурьяне, лаяли и визжали, подражая бабушкиной собачке. Бабушка начинала волноваться, шумела и наконец посылала свою девушку искать собачку, а я, удрав с пустыря и войдя с улицы в ворота, сделал вид, что ничего не слышал и ничего не знал. Как-то вечером при наступлении черной южной ночи я залез на крышу крыльца к окну бабушкиной комнаты и стал трогать окно. Мне вся комната, освещенная свечой, была видна – бабушка долго не обращала внимания, может быть, просто не слышала – тем временем я стал еще сильнее дергать раму. Бабушка услышала, схватила пистолет и подошла к окну. Тут, увидев, что дело может плохо кончиться, я скатился с крыши и, удрав в глубину двора, спрятался. Через некоторое время я услышал в доме шум и беготню: оказалось, что бабушка, вооружившись, подняла на ноги весь дом – заперли все окна и двери. Я понял, что со страху меня не пустят домой, вышел из прикрытия и стал стучаться . Меня еле впустили, а бабушка меня встретила с кинжалом и все спрашивала – верно ли, я ее внук Костя.

Вскоре бабушка уехала в Орел, и я больше ее не видел, так как она умерла без нас, и даже отец, живший в это время в Петербурге, не застал ее живой. Среди лета 1879 года мы переехали в Одессу и сняли квартирку на Садовой улице. Вся семья наша состояла из матери, меня, брата Павла и двух малышей – Леонида и Лиды[563], с нами была еще кормилица Леонида. Жили мы очень бедно и скромно. После жизни в Кишиневе в довольстве, только к концу стало плохо, в Одессе нужда стала давать себя знать очень сильно. Приходилось продавать на базаре старые бутылки и на эти деньги покупать арбуз с хлебом. Отец присылал деньги очень редко, мы часто сидели впроголодь. Первое время я был очень одинок, ездил купаться на лиман, а потом познакомился с гаванью и целые дни проводил там. Свел знакомство с матросами баркасов и парусных судов. Очень было любопытно бывать на турецких парусниках, которые привозили в Одессу дыни, арбузы, разные фрукты и овощи. Они подолгу стояли в порту, и мы скоро становились друзьями. Я часто обедал с ними на баркасе, и необыкновенно был вкусен их простой обед. В порту на молу мы каждый день ловили рыбу, а в промежутках покупали за 3 копейки огромный турецкий арбуз и ломоть хлеба из арнаутской пшеницы. Разбив пополам арбуз, ели его, вытаскивая красную, морозную мякоть деревянной ложкой, закусывая его хлебом. Очень все это было вкусно. К вечеру уходил домой. Я ужасно полюбил море, и мне крайне было тяжело, что я, как отец, не мог стать моряком. Я быстро выучился плавать, и ныряя глубоко в море. […]