Придумал все это Весеня. Пристал, как репей к волосам, мол, научи, дядька Кутря, ты — бывалый, бойкий, в дальние набеги ходил. Свей вон постоянно с мечами да стрелами упражняются, и от этого их все боятся. А чем мы хуже?

Отчего же не научить, решил тогда князь, случись что, будет кому встать на защиту рода в новых угодьях. Наука полезная.

Потом к ним и другие стали подтягиваться. Кутря сам увлекся. Не ожидал того, а получилось, сбил молодых в крепкую дружину. Зато теперь его уже не шутя, без скрытой насмешки называли походным князем. Верно, дружина есть — чем не князь?

Слышать это было приятно. Пусть Сельга видит, что он тоже на что-то годен, и ему почет от родичей не только за старую выдумку с земляной кровью. Да и то сказать, кто, как не Сельга, надоумила его тогда пойти к волхвам за советом…

Кутря никому этого не говорил, даже Сельге, но иногда на него находило. Словно комком под горло подкатывалась чернота. Словно сытая, спокойная жизнь на краю земель с любимой женой и в почете от родичей вдруг вставала ему костью поперек горла. И даже далекие набеги с вендами, в крови, в лишениях, в палящем зное и постоянной опаске, вспоминались теперь как яркое празднование. Да что там набеги, ошейник раба, что натирал шею до крови, — и тот помнился теперь без зубовного скрежета. Помнил, что жить тогда не хотелось. Но отрешенно помнил, словно не о себе. Как было плохо на чужой стороне — уже забыл.

Да, люди быстро умеют забывать плохое, этим счастливым свойством наделили их боги, так говорил еще отец Земтя. Понимая это, Кутря волей гнал от себя беспокойные мысли, что звали, манили его куда-то вдаль. Намахаешься на ратной поляне до соленого пота, до тяжелой усталости, гудящей потом во всем теле, — и вроде легче становится, это он уже давно заметил. Неразумные человеческие желания могут так прогневить богов, что те, ехидно посмеиваясь, начнут исполнять их — это известно. А что из этого получается — тоже понятно…

* * *

— Ты, Весеня, мельтешишь много, вот что я тебе скажу. Игра с мечом хороша, чтобы показать врагу удаль да нанести страх на робких. А если перед тобой проверенный поединщик, не играть надо, а выигрывать. Это дело другое, тут выдержка требуется, — сказал Кутря.

Снова расставив родичей махать железом, он наконец подошел к парню, зашел с лица, присел перед ним на корточки. Тот даже не взглянул на него, только опустил голову еще ниже, пряча глаза.

Кутря терпеливо ждал. Нет, не поднимает лица…

— Почему я говорю про выдержку? — спросил он словно у самого себя. — Не просто так говорю. Знаю, о чем толкую. На моих глазах, помню, двое вендов рубились с раннего утра и почти до полудня. Все уже и смотреть за ними устали. Да и сами они — хрипят, шатаются, мечами шевелят еле-еле, но все равно держатся. Уже, помню, не пот с них капал, а пена, как с лошадей, что загоняют до смерти. Да, было дело, как сейчас помню…

Весеня, как он и предвидел, заинтересовался сказкой. Хлебом его не корми, так любил он слушать про былые рати. Поднял голубые глаза, в которых первым тонким ледком на солнце еще дрожала обида.

— А что дальше было, дядька Кутря? Кто победил-то? — спросил он. По глазам было видно, не хотел спрашивать, но не выдержал, сломил характер любопытства ради.

— Кто победил? — не торопился с ответом князь. — А тот, кто на ногах устоял. Один, значит, упал без сил, а второй над ним стал с мечом. Этот и победил, значит.

— Убил лежачего? — ужаснулся Весеня.

Кутря опять помолчал немного.

— Нет, не убил… — сказал он. — Поединок тот был не до смерти. Дружеский вызов был, заради соперничества… А про тех, кто падает во время боя… Учти, паря, оличи или витичи, к примеру, лежачего добивать не будут, у нас это не в обычае. А свей добьют походя, и как зовут, не спросят, У них по-другому, им оставить в живых упавшего врага — позор ему принести, лишить честной смерти, заслуженной в поединке. Не добил упавшего, значит, презрение свое врагу показал, во как! У них, значит, умереть считается легче, чем дальше жить побежденным. Такой обычай…

— Да я помню, — сказал Весеня. — Свеев-то я хорошо помню! Лютые воины! Только хитростью их и одолели…

— Вот и помни… По чести сказать, который упал, ну, тот венд, про которого рассказывал, — все одно потом умер. Ковш вина хлобыстнул, и скрючило его до смерти, — продолжил князь. — Так и не встал больше… Да, храбрый был воин, упорный духом, — вспоминал он, тихо улыбаясь далеким молодым дням.

— Отчего же он умер, дяденька, если не от меча?

— Известно отчего. Силу-живу всю отдал бою, вот и умер. Все отдал, без остатка, на жизнь уже ничего не осталось. Вот как бывает…

— А второй как? — продолжал допытываться Весеня, снова заблестев глазами.

— Второй? А никак. Второй — хорошо. Этот не умер, сберег остаток силы, чтобы дальше жить. Дня через два уже совсем оправился… Его потом убили, византийская стрела прямо в горло вошла и из затылка высунулась. Потом, после набега, нашли уже мертвого. Тоже был отчаянный воин, в сечу всегда первым кидался, радостно так, как к корчаге с пивом…

Весеня, забыв обиду, с удовольствием слушал это геройскую сказку.

— Я к чему это тебе рассказываю? — продолжал князь. — Не просто так. Чтоб понял ты, наконец, бой вести — это не перед девками красоваться, тут нужно ради победы обо всем подумать заранее, каждую каплю силы сберечь и использовать ее правильно. Тогда ты воин, а не лыко-мочало.

— Так то бой, там другое… — протянул Весеня, снова помрачнев лицом. Опять вспомнил, как два раза подряд оказывался без меча на глазах у всех.

— Когда берешься за меч — ни другого, ни обратного не бывает! Взял меч — значит, держи его, пока смерть не заберет из рук! — жестко сказал ему князь. — А ты что? Нюню распустил, соплю развесил, меч бросил в траве, убежал обижаться. Разве так можно? Ратное умение придет постепенно, никуда не денется, на чужой двор небось не свернет, коли будешь его трудом да опытом добиваться. Если хочешь стать воином, другому прежде учись — ратными глазами видеть и воинским умом рассуждать. Остальное само придет…

Весеня ничего не ответил. Сокрушенно вздохнул. Понимал, князь правильно укоряет. И обижаться не на кого ироде, а все равно обидно до слез.

— Эх, дядька князь, будь сейчас война какая — уж я бы себя показал! Только с кем здесь воевать на Лаге, разве что с талами? И оличи, и витичи, и косины на Илене небось остались. Издалека с ними не повоюешь.

Кутря покачал головой, удивляясь его задорной щенячьей молодости. Толкуешь ему, толкуешь, не щадя языка, i он только через слово и понимает… Ну ничего, главное, чтоб запомнил, рассудил князь. Люди вообще неохотно понимают чужие слова, которые самому тебе кажутся ясными и простыми, давно знал он. Запомнит — будет думать, поймет постепенно. А пропустит мимо ушей, забудет — выходит, дураком родился. Дураку никогда ничего не объяснишь, только горло надсадишь без пользы…

— Нет, ты не сомневайся, князь, рать какая случится — уж я-то не подведу, — горячился парень, по-своему истолковав его жесты. — Ты-то мне веришь?