господин Пиколло, взял к себе и понеслась: концерты в столице, первые катушки для граммофонов — да вы сами можете найти все эти подробности в любом журнале сплетен. Пересказывать нет необходимости. Потом пошли деньги. А где деньги, там и дамочки, вечеринки, алхимические порошки, рулетка — все как обычно. Я стал влезать в долги. Утром в моем кармане мог лежать чек на десять тысяч, а вечером я считал мелочь у вшивой гостиницы на окраине… И вот однажды я весело проводил время в этих местах… кстати, «Тенистые Аллеи» были тогда еще открыты. И столкнулся с этим… С Менестрелем. Тогда я думал что у меня галлюцинации — я был крепко унюхан «розовой пылью». А потом начались кошмары…

Клерамбо взъерошил волосы и уставился в огонь.

— Это было ужасно. Сущий ад. Но, в то же время, в этом было… Что-то удивительное. Что-то запредельное. Ночью я метался в бреду а днем у меня не оставалось сил даже на то, чтобы затащить в постель очередную нимфочку, но… Это были такие эмоции, такие образы… Словами не передать. По ночам передо мной словно открывались врата бездны и эта бездна была прекрасна в своем ужасе… От меня сбежали все друзья, я крепко запил и некоторое время серьезно подумывал обратится к мозгоправам, но…

Но однажды ночью я проснулся от очередного кошмара и вдруг понял, что схожу с ума не потому что вижу ночами ад, а потому что держу его в себе. «Что если я выплесну его наружу?», подумал я тогда. Я выхлестал бутыль водки, всосал всю «дурь» что у меня оставалась и сел за рояль… К утру я исписал нотами две тетради. Это был «Туман и бриз», та самая вещь, которая принесла мне миллионы и сделала всемирно известным.

Он вздохнул и на мгновение следователю показалось, что в глазах музыканта мелькнул отблеск неземной тоски.

— Это было прекрасное время. Ночами я рыдал от страха, кусая подушку, а днем творил, обложившись бумагой. Я освоил скрипку, флейту, саксофон, все время искал наилучший способ передать то, что рвало меня изнутри. Менестрель стал моей Музой, каким бы странным это не показалось, темной, ужасной и… прекрасной. Я даже не знаю, как вам объяснить…

— Вы это уже сделали. — Фигаро достал из кармана маленькую коробочку и показал Клерамбо. — Это проволока с записью вашей «Последней флейты». Гениальная вещь. Слезы и огонь.

— А, тогда вы, должно быть, понимаете. — Музыкант выплеснул остатки шампанского в огонь. — Это слепок моей жизни, Фигаро. Такой, какой она была тогда… У меня в банке лежало столько денег, что я мог бы в них купаться, но они меня мало волновали. Я стал чем-то вроде моста между Землей и Адом; от старого Астора Клерамбо осталась лишь тень, которой этот мир мог дать лишь одно: тех, кто будет слушать мою музыку. Дьявол, да я сам стал музыкой, а потом… Потом все закончилось.

Клерамбо вздохнул и откинулся в кресле.

— В одно ужасное утро я проснулся. Пошел в ванную, умылся, принял душ. Позавтракал. Оделся. Я действовал бездумно как арифмометр, не понимая, что же такое со мной творится. А потом понял — кошмара не было. Сон не пришел в эту ночь. На следующую ночь — тоже. Все закончилось.

Это прозвучит как бред, но я был в ужасе. Трясся, как осиновый лист. Вряд ли вы знаете, насколько ужасна «ломка» после «розовой пыли», но ЭТО было еще ужаснее. Я понял, что без Менестреля — как бы дико это не звучало — нет и Астора Клерамбо. К тому же скоро возникла проблема чисто утилитарная: мои агенты ждали моей новой музыки, а я мог выдать им лишь жалкое пиликанье. Так что я купил справку о сумасшествии и…

— И отправились сюда, на «Черные Пруды».

— Каждый год я ездил в эти места. На все сезоны. Я исходил все здешние холмы, чуть не утонул в болоте, сломал ногу свалившись в овраг, накормил собой всех тутошних комаров и… ничего. Я больше никогда не видел его, Фигаро. Но когда мне пришло письмо от Малефруа, я подумал — вот оно! Может быть, столько жертв Менестреля сразу, в одном месте, призовут его, а, может, колдуны короля что-нибудь придумают… Но не вышло. — Он тяжело вздохнул. — Говорите, вы изгнали его на год-два?

— Не могу сказать точно. Он может появиться и через неделю. Но подумайте вот о чем, Клерамбо: Менестрель карает тех, кто причинил зло невинным. И это всегда как-то проявляется в кошмарах; к Малефруа, например, являлся этот Моржуа, у которого несправедливо отобрали собственность. А что было у вас?

Клерамбо усмехнулся, но это была очень странная улыбка. С такой улыбкой поднимались на эшафот убийцы и святые; ни бравады, ни надежды в ней не было.

— Я причинил зло самому себе. У меня был дар, а я занимался лишь тем, что высчитывал, сколько моя музыка будет стоить в золоте. Менестрель дал мне это понять очень хорошо… Теперь, как я понимаю, меня интересует только искусство, ха-ха… Поэтому проклятие спало.

— А вы уверены, что не способны творить без раскаленной кочерги в вашем заду, Клерамбо? — Фигаро иронично поднял бровь. — Я, конечно, не Менестрель, но, на его месте, проклятие бы с вас снял на пару лет раньше. Вы понимаете, что вам вечно что-то нужно? Либо деньги в кармане, либо пистолет у виска — по-другому вы не работаете. Вы как барабан — звучите только когда, по вам лупят. Не пробовали просто сесть за рояль, нет?

— Фигаро, вы не понимаете…

— Может, и не понимаю — я не музыкант, не художник и не писатель. Но неужели у вас никогда не возникало потребности что-либо творить? Просто желания, черт бы вас побрал? Из вас что, нужно выдавливать музыку как ваксу из тюбика? Тогда наймите себе двух девиц из эскорт-агентства — там у них сейчас есть такая услуга: одна с плеткой, другая с розгами. И пусть лупят вас каждый раз, когда вы отвлекаетесь на очередной приступ жалости к себе.

— Но…

— Я, кстати, вообще не понимаю, в чем ваша проблема. У вас в банке миллионы — не хотите писать музыку, так езжайте в Баден-Баден, купите себе домик, напишите мемуары и живите в свое удовольствие… Но я, почему-то, думаю, что рано или поздно вы все равно возьмете в руки скрипку или сядете за клавиши. Потому что я слышал это — следователь подбросил на ладони катушку с записью. — Вы — творец, Клерамбо. И это