С наступлением весны от земли поднялся запах. Смену сезонов в 1960-м Юй уже никогда не забудет. Из-под снега появлялись человеческие тела в гротескных позах, в которых их застала смерть. Трупы словно продержали в морозильнике, а затем рассыпали по полям и дорогам. Одни были одеты, другие лежали голыми; на ногах и ягодицах недоставало мяса. Под теплым весенним солнцем тела быстро оттаивали. Густой смрад стал атрибутом повседневной жизни местного населения, оцепеневшего от этого зрелища.

Выжившие позднее оправдывались, что у них не хватило ни сил, ни рук, чтобы вовремя похоронить бренные останки. Обглоданы же трупы были бродячими собаками, говорили местные. Собаки эти якобы сбивались в стаи, от пожирания человеческой плоти их глаза стали алыми. «Сплошное вранье, — сказал Юй. — К тому времени собак вообще не осталось: люди их попросту съели. Какие могут быть собаки во время повального голода?» Трупами кормились отнюдь не бродячие животные, а местные жители. Ту зиму (и еще два года подряд) люди продержались, поедая умерших членов своих семей или случайно найденные тела.

По словам Юя, той зимой он направил в вышестоящие инстанции шестнадцать докладных записок о приближении катастрофы. Записки эти ему припомнили, назвав «16 преступлениями», и выгнали с должности советника мэра. Среди критиков был некий Ли Вэньяо. Так вот, отец этого Ли тоже умер от голода, а его жена собственноручно носила домой вареное человеческое мясо, чтобы кормить детей (хотя сама ни разу не съела ни кусочка). Юй не мог поверить, что такой человек осмеливается его критиковать за попытку уведомить вождей о голоде. «Твоя собственная жена приносила домой человечину! Твой родной отец умер с голоду, а ты на меня нападаешь?! — говорил он этому Ли. — Хоть что-нибудь человеческое в тебе осталось?»

Отцы города выставили часовых на железнодорожном вокзале и прочих транспортных узлах, чтобы слухи о голоде не просочились наружу. Должностных лиц, вздумавших протестовать, забивали до смерти. Отловленных жалобщиков кидали за решетку, где они зачастую сами умирали с голоду. «Городское руководство словно обезумело», — свидетельствует Юй. К концу 1961 г. ни центральные, ни провинциальные власти уже не могли делать вид, будто ничего не происходит, и в Синьян были направлены следственные бригады, а также военные части, которым приказали взять город под контроль. За минувшие годы были приняты все меры, чтобы воспоминания о голоде канули в темный омут городского прошлого.

Рассказы очевидцев потрясли Яна. «Я и не думал, что подобное вообще возможно, — говорит он. — В далеком прошлом встречались случаи каннибализма в неурожайные годы; народная память сохранила, к примеру, свидетельства о жутком обряде «обмена детьми», потому что люди не могли заставить себя съесть собственного ребенка. Но здесь было гораздо хуже». Даже окончательное, общенациональное число жертв, известное на Западе уже более двадцати лет, оказалось для Яна настоящим откровением. При расчете он пользовался закрытыми данными, которые сам же нашел в провинциальных архивах. Результат Ян решил перепроверить с помощью еще одного «подпольщика», который многие годы тайком собирал документы о великом голоде.

Ван Вэйчжи выучился на демографа в Советском Союзе, откуда вернулся в 1958 г., то есть непосредственно перед началом катастрофы. Его назначили в Управление общественной безопасности, другими словами, в МВД, где он прослужил следующие тридцать лет. Работа дала Вану уникальную возможность проследить за картиной развития трагедии. За всю свою историю Китай лишь три раза проводил общенациональную перепись населения, а именно в 1953, 1964 и 1982 гг., то есть в течение первых тридцати пяти лет коммунистического правления. А вот полиция обновляла сведения о регистрации домохозяйств дважды в год. Теоретически Ван мог получить доступ к самым свежим данным по каждому уезду.

Впервые он заметил неладное в 1962 г., то есть через год после окончания голода, когда его откомандировали в уезд Фэнъян, провинция Аньхой, где смертность не уступала Синьяну. Полиция направила в Фэнъян своих сотрудников вовсе не для расследования сообщений о массовом голоде, которые попадали в Пекин на протяжении двух предшествующих лет. Такой курс действий был бы слишком «неполиткорректным». Нет, полицейских демографов прислали оттого, что был зарегистрирован загадочный всплеск рождаемости. Крестьяне с сардоническими улыбками предупредили своих пекинских гостей, что рождаемость подскочит и в следующем, 1963 г. Причину понять несложно: пожилые и младенцы во всем уезде погибли до последнего человека. «Самому старому жителю было сорок три, а самому юному — семь», — свидетельствует Ван.

Ван годами пытался получить полный комплект государственных статистических данных о голоде из собственного министерства. В период «культурной революции» доступ к таким сведениям ограничивался. До 1958 года — пожалуйста, а дальше — извините. «В то время эти цифры были конфиденциальными; иметь их разрешалось очень немногим людям, — сказал Ван. — К примеру, в Шаньдуне лишь пять человек могли видеть данные Управления общественной безопасности: секретарь партийного комитета провинции, губернатор со своими заместителями, и начальник полиции». Когда в конце 1970-х гг. политическая атмосфера очистилась, Ван приступил к сбору материалов и расчетам. Специалисты внутри самой системы тоже пытались согласовать данные последней переписи и сведения, собираемые полицией. В малоизвестных отраслевых изданиях Ван критиковал полуофициальные расчеты властей — они, дескать, основаны на «фальсифицированных цифрах». Впрочем, Ван решил широко обнародовать собственные результаты, согласно которым число жертв достигло 35 миллионов человек, только после того, как Ян обратился к нему за помощью примерно в середине 1990-х гг..

Внешне Ван очень напоминает равнодушного функционера, бесстрастно разбирающего трагедию с позиции профессионального демографа, без политической подоплеки. Его интересуют только цифры; всю историю он рассказывает с помощью таблиц в старом демографическом справочнике, который держит на столе. Взгляните сюда, говорит он, смахивая пыль с книги и показывая пальцем на колонку, из которой видно, что население одной из провинций уменьшилось на три миллиона. Ван пожал плечами в ответ на мой вопрос, какая последовала реакция в 1980-е, когда стали просачиваться истинные данные о численности погибших. «Дела давно минувших дней, вот люди и вели себя довольно безразлично», — сказал он. Профессионализм Вана был настоящим сокровищем для Яна. В стране, где все носит политическую окраску, Ван обращал внимание исключительно на цифры. Он ответил, что с удовольствием поможет. «Для меня это просто факты; если кто-то захочет провести расследование, я их предоставлю».

Китайское правительство до сих пор не обнародовало собственную оценку числа жертв. В середине 1980-х гг. власти провели анализ для своих внутренних нужд в ответ на заявления американских демографов о 30 миллионах преждевременных смертей. Цзян Чжэнхуа, которому было поручено это исследование, почти всю жизнь преподавал курс автоматизированных систем управления технологическими процессами, и лишь один год изучал демографическую науку в Калькутте. Согласно его расчетам, число преждевременных смертей составляет 17 миллионов. Эти выводы так и не получили признания ни в Китае, ни за его пределами, поскольку все выкладки проводились на основе официально зафиксированной смертности. «В ту пору добрая половина смертей вообще не регистрировалась. Люди все силы бросили на выживание, а не на ведение статистики», — говорит американский демограф Джудит Банистер. Цзян, автор официального анализа, был щедро вознагражден за свой труд и в итоге стал вице-председателем ВСНП.