— Что, противно составить компанию крысам? — усмехнулся подполковник. Ах, эти морские офицеры, белая благородная кость… Им бы на любого ворога врукопашную, с открытым забралом…

— Так нас учили.

— А вот если бы меня учили быть пушечным мясом, то вы, ваше благородие, были бы утоплены этой сворой подобно глупому котенку, — зло прокомментировал Иван Васильевич. Вперед, капитан второго ранга!

Спускаясь по узенькому внутреннему трапу в чрево судна, Забелин поведал соратнику:

— Относительно трюма меня смущают не столько крысы, сколько слова из Петровского устава… Вроде там сказано так: лекарям, интендантам и прочей сволочи во время баталий на верхней палубе не появляться, дабы своим гнусным видом христолюбивое воинство не смущать!

— А кому там воевать‑то, на этой верхней палубе? — хмыкнул Прозоров, осматриваясь в сумрачном пространстве, едва освещенном прокисшим светом стареньких пыльных плафонов. — В общем, приказываю: выжить! Это наша, разведчиков, первая и очень верная заповедь.

Забелин грустно улыбнулся, вглядываясь в бурый полумрак, в котором тонул гулкий высоченный трюм. Сказал:

— Будем стараться.

— Пульт от бомбы в кармане?

— Так точно.

— Осторожнее с кнопочкой…

— Боитесь?

— А вы?

— Честно? Нет… — сознался Забелин.

— Тогда вы — сумасшедший…

Забелин вновь улыбнулся. Он вдруг поймал себя на отстраненной, спокойной мысли, что нажать эту кнопку и в самом деле ему будет не сложно. Эта кнопка достойно, логично и справедливо завершит весь его бестолковый жизненный путь. И утвердит смысл его личности. Ибо, как кто‑то заметил, офицеры для того и созданы, чтобы погибать…

Он хохотнул невольно.

— Смешливые нынче у меня компаньоны, — буркнул из темноты Прозоров. Только запомните: хорошо смеется тот, кто стреляет последним…

Позавтракав в гостиной и с минуту понаблюдав за прислугой, убиравшей со стола, молодой черноволосый человек с властным лицом поднялся из кресла и, надев теплую, на гагачьем пуху куртку, поднялся на крышу небоскреба.

Солнечный нью–йоркский день ослепил его.

В безветренном зимнем небе висели неуклюжими тушами, словно подвешенные на нитях разной длины, редкие, спрессованные морозцем облака. Снизу, из узких расчерченных ущелий улиц, струился, облизывая зеркальные стены строений, теплый пар, дыхание города, подхватываемое и уносимое мечущимся в вышине ветерком.

Человек, перегнувшись через парапет, с привычной небрежностью, словно убеждаясь в целости третьестепенного значения имущества, заглянул в колодец зажатой стеклянными исполинами улицы, заполоненной разноцветными пятнами машин, с равнодушием плюнул вниз и неторопливо прошелся вдоль укутанных мешковиной нежных кустарников и облетевших розовых кустов летнего сада, устроенного в вышине.

После прошел к сухой кафельной нише бассейна, присев у ее края на легкий пластиковый стул.

Тяжко задумался, вращая на пальце перстень с черным матовым камнем. С чего бы потребовалась Джону немедленная встреча с ним? Эти важные и опасные персоны из Вашингтона просто так на рандеву не идут, а уж тем более не просят такового…

— К вам прибыл гость, — раздался из динамика голос секретарши.

Человек встал со стула, прошел в кабинет. Подал руку сидящему в кресле человеку лет пятидесяти с усталыми, мудрыми глазами и скучным, невзрачным лицом.

— Рад видеть, вас, Джон…

— Аналогично.

— Начнем без предисловий?

— Конечно. — Собеседник откашлялся. — Итак. Сейчас в районе Бермудского треугольника находится одно интересное, как нам стало известно, судно… Причем данный факт известен не только нам, но и русским… Имею в виду суть пребывания этого судна в означенной точке…

Джон говорил около пяти минут, как всегда лаконично и ясно.

— И что вы хотите? — выслушав его, проговорил хозяин кабинета.

— Аль–Каттэр не та фигура, ради которой нам стоит портить отношения… Более того — суд над ним будет полезен всем сторонам. И его устранение позитивно скажется на расстановке тех лидеров, которые сейчас готовят акции на южных буферных рубежах России… Мы же не мешаем данным акциям, верно? И не против генеральной задачи вашей экспансии… Так зачем кому‑то вредить Штатам? Что даст какая‑либо диверсия? Огромный урон нашим ближневосточным друзьям, вот и все. И лично вам тоже. Глобальное осложнение отношений… Не говоря уж о ценовой нефтяной политике… Я знаю, что сейчас сообщил вам новость. Имею в виду это суденышко… И новость, вероятно, малоприятную, поскольку, в отличие от некоторых ваших родственников, вы — очень благоразумный человек. Потому, собственно, я сейчас здесь. Позвоните отцу в Эр–Рияд, я прошу сделать это незамедлительно.

— И что я ему должен сказать?

— Чтобы он приказал этому Ассафару: пусть судно дрейфует там, где оно дрейфует. И чтобы тот ожидал его дальнейших указаний… В течение хотя бы полусуток… Время, в течение которого мы замнем данную историю окончательно. Опять‑таки — к полному удовлетворению сторон. Всех сторон! — Он поднял палец.

— Включая русских?

— Естественно, друг мой…

— Хорошо. — Хозяин кабинета снял телефонную трубку. Через час он вновь вышел к летнему бассейну. Мысли его текли размеренно и успокоенно: "Ассафару конец… Собственно, туда ему и дорога… Может, не следует так говорить о близком родственнике, но ведь действительно — сумасшедший дурак! Он не ценит жизнь. А жизнь — это в первую очередь власть. Но вот сама идея… Да, проект с подводными арсеналами, что ни говори, а весьма и весьма забавен… Никакой контрабанды и похищений урана, возни спецслужб, подпольных лабораторий, ученых, заводов, никакой конфронтации с политиками ядерных государств, лишь грошовые взятки чиновникам и грамотно подобранная команда специалистов, ежесекундно и всесторонне контролируемых. Исполнители — самое главное звено этой несложной в общем‑то операции, чья цена — каких‑то двенадцать миллионов долларов… Да и пусть бы сто двадцать! Пятьдесят ядерных боеголовок за такую сумму? Вполне подходяще!"

Человек улыбнулся, представив, как в один из подземных гаражей этого ненавистного ему вражеского города, в котором он заточен временными обстоятельствами судьбы и дел, въезжает скромный грузовичок. А может, никуда и не въезжает, просто тихо катит по улице… Миг — и все превращается в испепеляющий свет, вздымаются к этим безмятежным облакам испарившиеся бетон, сталь, стекло, букашки–людишки и букашки–машинки, проседают в воду гигантские мосты, валятся, сбивая друг друга, как кегли, коробки зданий, превращая величественную столицу цивилизации в одну дымящуюся руину…

Но наслаждаться этим способен лишь праздный недоумок или маньяк. Катастрофа должна нести в себе не отвлеченную идею, а четкий практический смысл. Спасение Аль–Каттэра — идея глупая, ядерный шантаж обязан направляться на куда более весомые цели, а внезапная акция — подразумевать безукоризненную цепь последствий.