Я еду на запад к Токстету и паркую «кавалер» в пустынном местечке среди угля и сорняков. Кучка подростков следит за мной, скрываясь в тени центра досуга. Я еду на машине, которую они видели разве что на старых стоянках.

Я звоню домой. Джулиана берет трубку. Ее голос звучит очень близко, кристально чистый, но в нем слышится дрожь.

– Слава богу! Где ты был? Репортеры не отходят от дверей. Они говорят, что ты опасен. Говорят, что полицейские тебя застрелят.

Я пытаюсь перевести разговор в более продуктивное русло.

– Я знаю, кто это сделал. Бобби хочет наказать меня за то, что случилось очень давно. Это касается не только меня. У него есть список имен…

– Какой список?

– Бойд погиб.

– Как?

– Его убили. И Эрскина.

– Боже мой!

– Полицейские еще следят за домом?

– Не знаю. Вчера был кто-то в белом фургоне. Сначала я решила, что это Ди Джей приехал закончить отопительную систему, но он должен вернуться не раньше чем завтра.

Я слышу, как где-то вдали поет Чарли. Приступ нежности сжимает мне горло.

Полицейские попытаются отследить этот звонок. В случае с мобильным телефоном им придется шаг за шагом определять, какая антенна передавала сигнал. Между Лондоном и Ливерпулем более десяти вышек. По мере того как устанавливается новая, зона поиска сужается.

– Я хочу, чтобы ты оставалась на связи, Джулиана. Разговор закончен, но не вешай трубку. Это очень важно. – Я опускаю телефон под водительское сиденье. Ключи все еще в зажигании. Я закрываю дверь и ухожу, опустив голову, отступая в темноту, думая, следит ли Бобби за мной.

Через двадцать минут с платформы, которая выглядит заброшенной и выжженной, я с облегчением вхожу в пригородный поезд. Вагоны почти пусты.

Руиз к этому времени уже должен знать о билетах на самолеты, поезда и паром. Он поймет, что я пытаюсь отвлечь его внимание, но ему все равно придется все проверить.

Экспресс на Лондон отправляется со станции Лайм-стрит. Полицейские обыщут каждый вагон, но, надеюсь, не останутся в поезде. Через одну остановку будет Эдж-хилл, где в половине одиннадцатого я должен сесть на поезд в Манчестер. После полуночи я смогу появиться в другом, отправляющемся в Йорк. Мне еще три часа сидеть в плохо освещенной кассе, наблюдая за соревнованием уборщиков, кто сделает меньше работы, до того как Большой Северо-Восточный экспресс отправится в Лондон.

Я плачу за билет наличными и выбираю наиболее переполненный вагон. Пьяно пошатываясь, бреду по проходу, натыкаюсь на людей и бормочу извинения.

Только дети смотрят на пьяных. Взрослые отводят глаза, надеясь, что я пройду дальше и выберу другое место. Когда я засыпаю, привалившись к окну, весь вагон испускает тихий коллективный вздох.

В детстве я ездил на поезде только в школу и из школы. Тогда я учился в Чартерхаусе, где под запретом были сладости и жевательная резинка.

Иногда я думаю, что взрывчатка более безопасна для детей, чем резинка. Один из старшеклассников, Питер Клейвел, проглотил так много жвачки, что она забила его кишечник и врачам пришлось удалять блок через задний проход. Неудивительно, что после этого жвачка утратила свою популярность.

Напутственное слово моего отца всегда сводилось к короткой фразе: «Смотри, чтобы директор мне на тебя не жаловался». Когда Чарли пошла в школу, я дал слово, что буду другим отцом. Я усаживал ее перед собой и проводил с ней беседу, более подходящую для средней школы, а то и для университета. Джулиана не прекращала хихикать, уравновешивая мой наставительный тон.

– Не бойся математики. – Так я обычно заканчивал.

– Почему?

– Потому что многие девочки боятся чисел. И настраивают себя на то, что у них ничего не получится.

– Хорошо, – отвечала Чарли, не имея ни малейшего представления, о чем я говорю.

Интересно, увижу ли я, как она пойдет в среднюю школу? Несколько недель я переживал, что моя болезнь многого лишит меня. Теперь она поблекла и потеряла значение перед лицом последних событий.

Когда поезд прибывает на Кингс-кросс, я медленно иду из вагона в вагон, изучая платформу на предмет присутствия полиции. Я пристраиваюсь за пожилой леди, толкающей огромный чемодан. Когда мы подходим к заграждению, я предлагаю ей свою помощь, и она с благодарностью кивает. На контроле билетов я поворачиваюсь к ней.

– Где ваш билет, мамаша?

Не моргнув глазом, она протягивает мне его. Я отдаю оба билета контролеру и устало улыбаюсь ему.

– Как вы можете так рано выезжать? – спрашивает он.

– Никак к этому не привыкну, – отвечаю я, и он отдает мне корешок.

Прокладывая путь по переполненному залу, я останавливаюсь перед входом в магазинчик У.Х. Смита, где бок о бок лежат утренние газеты. «УБИЙЦА ПРИЗНАЕТСЯ: Я УБИЛ КЭТРИН!», – кричит заголовок в «Сан».

Передовица сообщает о подъеме процентных ставок и угрозе забастовки почтовых работников. История Кэтрин – моя история – в нижней части. Люди подходят ко мне и берут газеты. Никто не смотрит мне в глаза. Это Лондон, город, где жители ходят выпрямившись, с застывшим выражением лица, словно готовые встретить что угодно и избежать чего угодно. Ни во что не вмешивайся. Просто продолжай двигаться.

Подстроившись к ритму движения толпы, я иду через Ковент-Гарден, мимо ресторанов и дорогих бутиков. Дойдя до Стренда, поворачиваю налево и двигаюсь по Флит-стрит, пока не показывается готический фасад Олд-Бейли.

Здание суда стоит на этом месте уже почти пятьсот лет, и раньше, в Средневековье, здесь каждый понедельник по утрам проводились публичные казни.

Я занимаю позицию через дорогу, прислонившись к стене дома на улице, идущей к Темзе. Почти к каждой двери прикреплены медные таблички. Я периодически смотрю на часы, чтобы со стороны создавалось впечатление, будто я кого-то жду. Мужчины и женщины в черных костюмах и платьях скользят мимо меня, сжимая папки и пачки документов, перевязанные лентами.

В половине десятого прибывает первая журналистская бригада: оператор и звукооператор. Вскоре к ним присоединяются другие. Некоторые фотографы несут штативы и рамы. Репортеры кучкой толпятся на заднем плане, попивая кофе из пластиковых стаканчиков, обмениваясь сплетнями и слухами.

Около десяти я замечаю, как по моей стороне дороги едет черный кеб. Первым выходит Эдди Баррет, похожий на Денни Де Вито, только с волосами. За ним появляется Бобби, он почти на две головы выше, но снова как-то изловчился раздобыть костюм, который ему велик.

Оба стоят на расстоянии менее пятнадцати футов от меня. Я опускаю голову и дышу на руки. Карманы пальто Бобби набиты бумагой. После тепла кеба на холодной улице его очки запотевают. Он останавливается и протирает их. Его руки не дрожат. Водянисто-голубые глаза смотрят спокойно. Репортеры заметили Бобби и ждут его, нацелив фотоаппараты и изготовив камеры.