Ботинок был новый. Без единой царапины и пылинки. Он появился из беззвучно открывшейся над моей головой дверцы и с наглой самоуверенностью преградил мне путь. Великолепная мягкая кожа, элегантный силуэт – ботинок пах не только новой краской, но и большими деньгами. Вероятно, от этой смеси желание чихнуть усилилось в разы, но я пересилил себя, подобрался и вскочил.

Кр-р-ях! Мне показалось, что на меня обрушилась массивная мраморная стела. Мир померк, взорвавшись мириадами ярчайших искр…

…Где-то рядом журчал прохладой ручеек. Его веселенькая струйка порождала у меня жесточайшую жажду, и я снова почувствовал себя самым несчастным человеком. Окончательно и вдребезги разбитая голова казалась оголенным нервом, распухший язык едва ворочался в наждачной сухости рта. Не день, а сплошное стихийное бедствие.

Ручеек журчал все соблазнительнее. Я потянулся на его звук, но в следующий миг чуть не задохнулся от потока ударившей в лицо воды. Спохватившись, я принялся жадно ловить языком стекающие с головы прохладные струйки.

– Гера, плесни-ка еще разок, видишь, вроде очухался!

Голос сверху был удивительно писклявым, но, видимо, не в тембре было дело – звякнуло ведро, и поток воды вновь захлестнул меня. На этот раз я задержал дыхание и широко раскрыл рот. Затхлая вода отдавала ржавым железом, но после пары глотков в голове немного прояснилось, хотя затылок ныл так, будто его зажали в огромные тиски.

Их лица расплывались надо мной неясными пятнами. Сосчитать эти пятна я уже был в состоянии, и по всему выходило, что никого, кроме этих двоих, здесь нет. Стоически переждав очередной ноющий спазм, я вновь открыл глаза.

Я лежал на мокром мраморном полу, а предо мною, упиваясь своим выигрышным положением, покачивался с пятки на носок обладатель новых ботинок. Худющий, как сушеная вобла, он пропищал:

– Очнулся? Гера, кличь народ! Хватит им с кустов пылюку сбивать.

Сбоку выросла фигура давешнего увальня:

– Петрович, а… этот как же?

– А что с ним станется? Ты же видишь – дохляк! Не скоро оклемается. А чуть рыпнется, я ему из пистоля третью дырку промеж глаз проговорю!

Они оба довольно заржали, и Гера захлопнул за собой дверь. Наступившая тишина лишь изредка нарушалась стуком капель о жестяное дно ведра.

Секунды отпущенного мне времени таяли безвозвратно, и вместе с ними так же стремительно таяли мои шансы на благополучный исход – тело представлялось мне если не полностью, то уж большей частью будто слепленным из ваты. Стиснув зубы, я многократно участил пульс, жутко взревел и со всей проворностью, на которую может быть способен обреченный, вскочил на ноги.

Худосочный Петрович не успел вскинуть свой «пистоль» системы Макарова, как я с короткого замаха, но очень сладостно саданул его под ухо. Очки с него улетели куда-то вслед за пистолетом, и он, испугав меня неестественно вывернувшейся головой, рухнул у двери лицом на пол. Я не баловал их сегодня разнообразием приемов, но он был, похоже, тому здорово удивлен, хотя я удивлен был собственной прыти не меньше.

Табурет принял мое обессиленное тело, и тут я увидел уголок конверта, торчащий из кармана пиджака Петровича. Мысль, возникшая в голове, была совсем не о том, хорошо ли читать чужие письма. С осознанием того, что мне сегодня дважды повезло выкрутиться, ко мне пришло почему-то странное, если не сказать веселое спокойствие. Конверт перекочевал в мой карман, и я принялся приводить Петровича в чувство.

Не сразу, но он все же подал признаки жизни, а вскоре окончательно вернулся оттуда, куда моя злость отправила его одним ударом. Размазывая кровь по разбитому о пол лицу, он остановил плывущий взор на моей приветливой физиономии, и в зрачках его близоруко сощурившихся глаз стал шириться ужас. Я подобрал оброненный им пистолет:

– Ну?!

Но мой потрясенный оппонент, отъехавший в спасительный для психики мир, все еще находился в несогласии с реальностью. Он вращал округлившимися глазами по сторонам, не желая смириться то ли с удручающей действительностью, то ли с чувством острой сосущей тоски.

Несмотря на свое состояние, кое-что из спецкурса по психоанализу я все же вспомнил – впечатлительных субъектов из невменяемого состояния проще выводить искренностью демонстрируемых намерений. Наотмашь хлестнув его по лицу, я решительно передернул затвор пистолета и жестко, кроша зубы, сунул ствол в его полуоткрытый рот:

– Повторять больше не буду! Кто послал?! С какой целью?!

Сеанс психотерапии удался. Рассеченные губы искривились, волна животного страха прокатилась по его лицу, и, стуча раскрошившимися зубами о ствол, он что-то прохрипел.

Я переставил пистолет к переносице:

– Говори…

Сводя глаза к зрачку ствола, он выдохнул:

– Г-грек…